Жернова. 1918–1953. Большая чистка

А в Москве надо начинать не сверху, а наоборот, снизу, чтобы верхи потом, когда встанет вопрос об их изъятии, не нашли для себя поддержки в средних партийных слоях. Впрочем, Хрущев своими людьми обзавестись не успел, в Москве он по-прежнему человек со стороны. Надо будет в помощь ему перебросить некоторых чекистов и партработников с периферии, а на периферию направить людей из Москвы. Так будет лучше: москвичи постараются доказать, что их зря обидели, загнав в провинцию, провинциалы, что они достойны оказанного доверия.

Но самое главное — разгромить националистические группировки в центре и на местах, постепенно заменяя их русскими кадрами и оставляя лишь тех, кто в приверженности национализму не замечен. Русские тем и хороши, что они давно утратили родовые и даже семейные традиции, у русских каждый сам по себе, хотя в трудную минуту этот народ способен сплотиться — и уж тогда только держись. Таким народом управлять легко. Но так же легко потерять чувство реальности и не заметить сгущающиеся тучи.

Последние годы Сталин все больше проникался невольными симпатиями к русскому народу. Это не была любовь, это была неизбежность, вытекающая из практической необходимости. Старое представление о русском народе, как о проводнике царской политики русификации инородцев, когда в каждом русском видели угнетателя и жандарма с имперским мышлением, что особенно сказалось в период революции и гражданской войны и что поддерживали многие революционеры из русских же, такие, например, как Бухарин, — это представление постепенно разрушилось в сознании Сталина и улетучилось. Время, когда именно русским доверяли меньше всего и считали, что за ними нужен глаз да глаз, иначе ни революция не победит, ни социализма не построить, время это миновало, и стало ясно, что без опоры на русский народ не обойтись. Да и сам народ этот, даже, может быть, не сознавая того, давил на все стороны жизни огромной страны своей массой, своими традициями, своим умением выживать в любых условиях, терпеть и нести свой крест до конца, а исподволь готовиться к чему-то огромному и важному в своей судьбе. К этим особенностям русского народа волей-неволей приноравливались и другие народы со своими традициями и обычаями, и это было настолько прочно и основательно, что не видеть этого не мог разве что слепой и глухой от рождения. Разрушить эти вековые традиции значило разрушить само государство, разорвать его на куски, подчинить темным силам.

Сталин не был ни глухим, ни слепым. Привыкший учитывать все объективные и субъективные тенденции в развитии страны, способный улавливать господствующие настроения и чаяния в жизни народов и государства, он не мог не придти к убеждению о необходимости сохранения народной самобытности, хотя бы и под революционным флагом марксизма. Большая же часть партийного аппарата, взращенного революцией и гражданской войной, воспитанного на непримиримости к прошлому, особенно его верхушка, состоящая в значительной степени из так называемых интернационалистов, ненавидящих все русское и национальное вообще, к такому повороту оказалась не способна. К тому же именно в среде инородцев особенно сильны клановые и родовые связи, развившиеся и закрепившиеся на почве соперничества за власть и привилегии. Все это теперь приняло бюрократическое оформление, прониклось бюрократической же идеологией и моралью, которые пришли в явное противоречие с действительностью и с перспективой выживания страны, да еще в виду все усиливающейся угрозы внешней агрессии.

Но еще лучше, чтобы никто не видел и не знал доподлинно, каковы масштабы этих жертв и каково участие каждого в процессе истребления неугодных. Масштабы истребления можно закамуфлировать, выдвигая на передний план злодейство отдельных личностей. И не столь уж важно, что эти личности совершили на самом деле. Важно, чтобы они выступили символом зла, а само зло вырядить в вороньи перья, мрачный блеск которых заслонил бы обыденную, рутинную работу по истреблению основной массы неугодных. Все остальное сделает страх…

Боже! А как они вопили на последнем заседании ЦК, призывая смерть на головы врагов народа! Как они были уверены, что продолжают творить историю! Жалкие пигмеи! С ними только грабить на большой дороге безоружных путников.

Сталин презрительно скривил губы и отошел от карты.

Глава 11

Дверь отворилась, заглянул Поскребышев, доложил:

— Товарищ Хрущев, товарищ Сталин.

Сталин все еще стоял у окна. Он медленно повернул голову, затем сделал едва заметное движение рукой — и Поскребышев стремительно приблизился к нему и замер, не доходя трех-четырех шагов.

— Пригласи ко мне на дачу Ставского, — тихо произнес Сталин. Подумал и добавил: — Завтра, часам к четырем. Пошли за ним машину. — Еще помолчал и бросил: — Зови Микиту. — И пошел к столу.