Жернова. 1918–1953. Держава

Наверное, и почистили и привели. Но не станешь же проверять — мелочь. Были дела поважнее. Например, сменить весь аппарат наркомата в центре и на местах. Ну, не весь, конечно, если иметь в виду шоферов, дворников и прочую шушеру, но тех, кто по отдельным кабинетам, тех — да, тех обязательно: и потому, что работали с Ежовым, и потому, что связаны с репрессиями. Не важно, по своей воле, или по приказу. Ежов менял людей Ягоды, Берия — людей Ежова. Его снимут, новый нарком начнет все сначала. Хотя, конечно, глупо. Но пока без этого нельзя: на новых людей не должны ложиться тени грехов их предшественников, руки новых людей должны быть чистыми, сами они не должны быть связаны с московскими кланами и группировками, а таковые имеются везде и всегда. Потом кого-то можно вернуть, но не сразу, а когда уляжется пыль и утихнет шум от новой перетасовки кадров.

Перед Берией под стеклом полный список управлений наркомата с фамилиями начальников и телефонами.

Управлений стало чуть ли ни вдвое больше — того требовали возросшие масштабы деятельности наркомата. Начальники управлений — почти одни русские фамилии: аппарат освобождался от пришлых, случайных людей, замаравших себя безвинной кровью, возвращался в русло государствообразующей нации: эти не станут рубить направо и налево без всякого разбору, эти прежде всего почешут затылок, а уж только потом…

Сталин сам с карандашом прошелся по списку. Не все фамилии его устроили безоговорочно. Он тыкал черенком трубки в машинописные листы, спрашивал: «А это что за человек?» И Берия подробно рассказывал об этом человеке. Сталин слушал, иногда кивал головой. Снова спрашивал: «А этого куда дели?» Выслушав ответ, снова кивал. Один раз заметил: «Берензона оставь на финансах. Евреи — прирожденные финансисты. Если, конечно, за ним нет каких-нибудь шахер-махеров. По этой части они тоже спецы. А Вайнштейна оставь на капстроительстве». Другой раз посоветовал: «Бермана имей в виду: это он создал ГУЛАГ, поставил его на ноги. Если твой Плинер не справится, верни Бермана. Даже если справится, все равно верни через какое-то время: лучше Бермана не найдешь никого». Против одной фамилии поставил карандашом красный крестик: «Этого я знаю. Работает, как лошадь. Но с завязанными глазами. На это место нужен другой человек». Другой у Лаврентия Павловича имелся, что называется, под рукой. Он назвал фамилию, дал характеристику. Сталин пожевал кончик мундштука, неопределенно хмыкнул: «Тебе виднее».

Теперь с кадрами более-менее разобрались. Чистка, можно сказать, завершена. Осталось подобрать хвосты. Впереди — исправление ошибок, частичная реабилитация.

Но сперва надо разобраться с поляками.

Берия вызвал к себе начальника конвойных войск Шарапова и начальника управления по делам военнопленных и интернированных Сопруненко.

Когда те явились и расселись за столом для совещаний напротив друг друга, Берия приказал секретарю никого к себе не пускать и не соединять по телефону. Затем заговорил, переводя взгляд с одного на другого:

— Вам поручается очень ответственное и абсолютно секретное задание. Выполнять его вы будете исключительно на основе моих устных распоряжений. — Помолчал, продолжил: — Вы знаете, какая сегодня сложилась и продолжает складываться международная обстановка. Более того, нам известно, что Гитлер уже принял решение напасть на СССР. Весь вопрос в сроках. Однако никто не может гарантировать, что он не нападет в самое ближайшее время. У нас сильная и вполне современная армия. Но… — Берия оторвал ладонь от стола, приподнял вверх указательный палец. — Но мы должны быть готовы ко всему. В том числе и к отступлению армии и временной оккупации некоторых советских территорий. А у нас на сравнительно небольшом удалении от границы расположены лагеря с интернированными польскими офицерами. В том числе с теми, кто в двадцатом воевал против Красной армии и проявил свое звериное лицо в обращении с попавшими в плен красными командирами, комиссарами и рядовыми красноармейцами. Такое не забывается и не прощается. Сколько их там у нас?

— Чуть больше двадцати тысяч, Лаврентий Павлович, — ответил Сопруненко. — В Козельском, Осташковском и Старобельском лагерях фильтрацию среди пленных мы провели. Из тех, кто замарал себя кровью в двадцатом, наберется тысячи две-три.

— Ну, это не так уж и много. Так вот. Решено этих польских офицеров, жандармов и прочих, лик-ви-ди-ро-вать. Подберите место в глухом лесу подальше от больших дорог, разработайте график ликвидации, чтобы никаких задержек, столпотворений и малейшей возможности побега. Все бумаги должны быть закодированы, словно речь идет о каких-нибудь лесозаготовках. Подготовьте места захоронения, определите способ ликвидации. Оцепите местность двойным, тройным кольцом, чтобы ни одна мышь, ни одна птица… Никаких бумаг, знаков различий у ликвидируемых быть не должно. Не мне вас учить… Сколько понадобится времени на ликвидацию?

— Месяца два, три… — неуверенно промолвил Шарапов, нахмурился, опустил голову и принялся ковырять заусениц на большом пальце.