Жернова. 1918–1953. Держава

— А у меня вообще никого не было, — прошептала Инна и горестно вздохнула. — Меня всегда только жалели и жалели. Или не обращали на меня внимание. Вы не думайте, Вася, я совсем не набиваюсь… Просто… Я даже не знаю, как это объяснить… Я больше не подойду к вам, чтобы… чтобы вы не подумали…

Василий покосился в ее сторону и увидел, как по запрокинутому лицу ее текут слезы — одна за другой, одна за другой — и срываются с подбородка на белое платье, расплываясь по нему темными пятнами.

— Пойдем, — произнес он с досадой. — На полдник опоздаем.

— Вы идите, Вася, я сейчас.

И Василий пошел. Не оглядываясь.

Глава 21

Сразу же после полдника показали кинофильм «Светлый путь». Затем началась самодеятельность. «Артисты» выходили прямо из зала, пели под пианино или баян, читали стихи. Один высокий и худой парень прочитал даже свои стихи — все о грядущей войне с мировым фашизмом и империализмом, о неизбежной мировой революции. Ему хлопали особенно усердно.

Затем затейница вызвала на сцену Филиппа, который сидел рядом с Василием и, казалось, ничего не видел вокруг себя и не слышал, лишь тонкие пальцы его любовно гладили ребристые меха гармошки. Когда ведущая произнесла его фамилию, он вздрогнул, поднялся, провел обеими ладонями по редким всклокоченным волосам, подхватил гармошку и зашагал к сцене, худой и длинный, как жердина.

Вот он взошел по ступенькам на сцену, сел на стул, продел в ремни руки и склонил над мехами свою шишковатую голову, то ли прислушиваясь к шуму в зале, то ли к самому себе…

Тонкий дребезжащий звук вдруг родился под его пальцами, заставив замереть зал от неожиданности. Звук все рос и рос, сливаясь с другими такими же печальными звуками, точно нащупывая в воздухе знакомую мелодию песни про замерзающего в степи ямщика, и настолько пронзительными были эти звуки, что Василий вдруг почувствовал, что ему стало холодно и тоскливо. Он оглянулся по сторонам, желая сверить свое впечатление с впечатлением других, и встретился глазами с ожидающим взглядом Инны и зачем-то кивнул ей головой. И во все время, пока звучала гармонь, он чувствовал на своей щеке ее неотрывный взгляд, и какие-то воспоминания тревожили его душу, наплывая смутными образами и растворяясь в волшебных звуках, льющихся со сцены.

Филиппу хлопали отчаянно, долго и восторженно. Даже дольше, чем поэту. Заставили сыграть «Ивушку вековую», затем «Лучинушку». Его бы не отпустили, если бы не затейница, объявившая перерыв на ужин.

На танцы Василий с Филиппом не пошли.

— Я не танцую, — объяснил Филипп свое нежелание идти на танцы. — Да и без танцев впечатлений выше головы. А ты иди, коли хочешь.

— Нет, не хочу. Пойдем… подышим свежим воздухом.

И они пошли к морю.

— А я сегодня ходил на мызу, — признался Василий.

— И что?

— Да так, ничего. Женщина какая-то. А собак нету. Совсем. Постреляли, видать.

— Хозяина, небось, арестовали?

— Не знаю. Может быть.

— Конечно, арестовали, — убежденно заключил Филипп. — Цацкаться с ним, что ли? Эти, которых ты видел, они к нему шли, а не просто так — случайно. В общем, как ни болела, а померла, — заключил он с усмешкой своей любимой присказкой.

Над заливом угасала заря: красновато-оранжевые тона замещались малиновыми, малиновые темнели и покрывались сизой пленкой. Из этой пленки проклюнулась звезда, замигала красноватым светом. Стояла такая тишина, что казалось, будто весь мир погрузился в сон, и только они вдвоем почему-то не спят и даже не хотят спать.

Тонкий светящийся след лег по краю неба, чуть выше — второй.

— Загадал? — спросил Филипп.

— Что? А-а, нет, не успел.

— А ты?

— Загадал, что завтра на рыбалке поймаю вот такую рыбину, — развел Филипп руки до отказа и тихо засмеялся.

Потянуло прохладой, и они, не сговариваясь, повернули к санаторию. На лавочке под грибком заметили Инну: она была все в том же белом платье, но еще и в кофточке.

— Замерзнешь, Лопарева, — окликнул ее Филипп, проходя мимо.

— Ничего, — прозвучало в ответ.

— Бедная девчонка, — произнес Филипп, когда они отошли на почтительное расстояние. И признался с изумлением: — Сам болеешь — вроде так и надо. На других посмотришь, особенно на молодых, на тебя или на Инну, жалко. Иногда подумаешь: пусть бы все эти болезни мне одному достались, уж как-нибудь пережил бы. А зачем же другим-то? Неправильно это… А Лопарева — она умница, рисует хорошо, музыку чувствует. Да… Одиноко ей. Прямо беда…

Василий промолчал, подумав с изумлением, что Филипп, хотя почти никуда без него, Василия, не выходит, однако знает всех и все о каждом. Вот он, Василий, так не умеет. Он вообще с людьми сходится трудно, а Филипп, при всей его ужасающей худобе — почти до безобразия, с людьми сходится легко и люди идут к нему навстречу и раскрывают перед ним душу. Вот и сам Василий… Что он знает о Филиппе? Почти ничего. А Филипп о нем знает все. Или почти все.

Глава 22

Воскресное утро выдалось таким же ясным и солнечным, как и все предыдущие июньские дни. Лишь редкие облака плывут по небу встреч солнцу, волоча по земле легкие тени, наполненные шорохом хвои и щебетом птиц.