Жернова. 1918–1953. Держава

И они полезли на песчаный вал, пересекли его и сели под можжевеловый куст, под которым ни раз Василий сиживал с Филиппом. Все так же светило солнце, играли яркими бликами волны. Шумел ветер, гудели сердито сосны, кричали чайки. Время точно остановилось, не желая ничего менять в этом мире, потому что и без того он хорош, а от добра добра не ищут.

— Искупаться, что ли? — неуверенно предложил Василий. — Жарко.

— Нет-нет! — испуганно отшатнулась Инна. — Да и купальника у меня нету. — А вы купайтесь… Я отвернусь.

— Ладно, переживем.

Однако Инна вдруг стала настойчиво уговаривать его искупаться:

— Ведь без меня вы бы искупались? Правда?

— Пожалуй.

— Вот и купайтесь.

— Я уже расхотел. Другой раз.

Он откинулся на спину, заложил руки за голову.

— Я вам мешаю, да? — спросила Инна, умоляюще заглядывая сверху Василию в глаза. — Я неловкая, — прошептала она и горестно вздохнула.

Василий слегка запрокинул голову, глянул в ее глаза — они оказались сине-стального цвета — цвета побежалости на остывшем после калки металле. Он увидел, как она зарделась вся под его откровенно изучающим взглядом, но не ровно, а болезненными пятнами.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Скоро двадцать один.

— А я-то думал… Давно болеешь?

— Давно. С десяти лет.

— И что?

— Ничего.

— А вы?

— Тоже уже порядочно, — не стал уточнять он и отвел взгляд на море. И, как шелест ветра, услыхал:

— Вы, если хотите, положите голову… мне… вот сюда… — Она робко коснулась пальцами чуть выше своего колена. — Вам ведь неудобно…

Василий опять посмотрел ей в глаза — там наворачивались слезы. «Бедная девчонка, — подумал он. — Ее, небось, никто еще и не целовал». И, слегка подвинувшись, опустил голову затылком на ноги ее у самого живота. Почувствовал, как напряжены все ее мышцы, а по телу пробегает дрожь. От нее пахло дешевыми духами и еще чем-то кисловато-сладким, как от любой другой женщины. Но не воспринималась она как женщина, а как что-то бесполое, что может вызывать разве что любопытство, да и то ненадолго.

Глаза ослепил пробившийся сквозь хвою солнечный луч. Василий зажмурился, попытался сдвинуть голову, но луч не отпускал, пробивался сквозь веки, мешал. И тут узкая ладошка робко заслонила его глаза от раздражающего света, не касаясь его лица. Он чуть приоткрыл глаза и увидел, как подрагивает от напряжения розовая от просвечивающего солнечного света плоть, в которой видна каждая косточка. На Василия что-то нашло — он взял ее ладонь и прижал к своим глазам. Еще через минуту почувствовал на губах земляничку, раскрыл губы и прихватил ягоду вместе с кончиками пальцев. Так повторилось несколько раз.

— Больше нет, — долетел тихий убаюкивающий шепот. — Если хотите, можете поспать. Я посижу, это ничего. До полдника еще есть время…

И снова на Василия что-то нашло: он поднял обе руки, свел ладони у Инны на затылке, пригнул ее голову и, не открывая глаз, боясь увидеть в них что-то такое, что может его остановить, нашарил губами ее губы. Губы оказались влажными и сладкими от земляники.

И тотчас же Инна рванулась и вскочила на ноги.

— Я совсем не для этого, — пролепетала она, оглаживая ладонями платье. — А чтобы вам удобно было, а вы…

Василий сел, испытывая глухое, как икоту, раздражение: напрашивалась-напрашивалась — и вот на тебе. С трудом он подавил в себе желание нагрубить, поднялся на ноги, глянул на часы.

— Пойдем, чего уж там.

И опять Инна шла сзади, как провинившаяся собачонка.

— Вася, — услыхал Василий, когда они прошли метров двести. — Подождите.

Он остановился, оглянулся: девушка стояла, прижимая к плоской груди тонкие руки, дышала открытым ртом.

— Тебе плохо? — спросил он, не испытывая к ней ни сострадания, ни даже сочувствия.

— Нет-нет! Это сейчас пройдет! — испуганно произнесла она. — У меня это быстро проходит.

И действительно, через минуту-другую Инна дышала уже более-менее ровно, с лица ее сошел болезненный румянец, оно снова приняло бледно-сероватый оттенок, который особенно бросался в глаза на солнце. Только губы ее горели да глаза блестели непролитой слезой. Видать, душа у нее была птичья: чуть ветерок не с той стороны, так перышки переставали защищать слабенькое тело, словно переполненное влагой.

«И чего я полез к ней целоваться? — удивлялся Василий, искоса поглядывая на девушку. — Ни кожи, ни рожи. Прямо помрачение какое-то нашло…»

— Я вам, наверное, очень не нравлюсь, — произнесла Инна извиняющимся тоном, а в потемневших глазах ее, в просительно-унизительной позе все умоляло лишь об одном: «Молчи, не говори правды, лучше соври!»

— Не в этом дело, — произнес Василий, отворачиваясь, не в силах выдержать ее собачьего взгляда. — Я женат, двое детей…

— Я знаю, — как эхо откликнулась она и тоже повернулась лицом к морю. — Я ведь не для того, чтобы… Я просто так… Ведь могут же… мужчина и женщина… быть просто друзьями…

— Наверное, могут. Но у меня до сих пор не получалось, — признался Василий не без гордости.