Жернова. 1918–1953. Держава

— Кто они? — спросил Василий, поднимаясь на затекшие от долгого сидения ноги.

— Враги, — коротко бросил лейтенант.

Колонна проследовала по дороге мимо санатория, лейтенант еще раз пожал Василию руку и зашагал следом. В руке у Василия осталась пустая винтовочная гильза. От нее кисло пахло сгоревшим порохом.

Через пару минут дорога опустела, и все стихло, как будто ничего на ней и не было, ничего не произошло этой ночью в паре верст отсюда на мызе мордастого эстонца, как будто все это привиделось во сне. Если бы не гильза, сохранившая запах выстрела и тепло руки лейтенанта.

Глава 20

В субботу в санатории намечался вечер художественной самодеятельности и танцы. До этого молодая еврейка-затейница ходила по палатам и записывала, кто что умеет делать: читать стихи, петь, играть на инструментах или еще что.

Василий сказал, что не умеет ничего: безвозвратно миновало то время, когда он совал свой нос во все дырки, стараясь показать себя и свои таланты. Теперь, оглядываясь назад, он часто спрашивал себя: зачем старался? кому это нужно? Себе же во вред.

— Так-таки ничего уже не умеете? — недоверчиво спросила женщина, певуче растягивая гласные на эстонский лад.

— Ничего, — отрезал Василий.

— И вы тоже? — обратилась она к Филиппу, но без всякой надежды на успех, скорее — из вежливости.

— Гармонь найдется? — вопросом на вопрос ответил Филипп.

— Найдется.

— Сыграю.

За два дня до субботы, сразу же после «мертвого часа», Филипп принес в палату гармонь. Сел на стул, подергал меха, прислушиваясь к звучанию то ладов, то басов, затем глянул на Василия и потребовал:

— Ты, Вась, сходи-ка сегодня один погуляй. А я тут маленько потрынькаю.

— А если мне не хочется? — обиделся Василий требовательному тону Филиппа.

— Ну, тогда я пойду.

— Ладно уж, оставайся, — и Василий, взяв книгу, вышел из палаты.

Он шел коридором второго этажа, из-за дверей палат доносились то звуки балалайки, то женский голос, пробующий подстроиться под Орлову в исполнении песни из «Веселых ребят», то мужской голос, читающий стихи; из зала, где показывали по вечерам кино, пробивались сквозь стены бухающие звуки пианино. Казалось, что все больные без исключения решили показать свои таланты, которые ждали своего часа и дождались. По коридору сновали озабоченные люди, о чем-то шушукались, шелестели бумажками, с неодобрением в глазах провожали бредущего мимо Василия, точно он нарушил данное слово или сделал что-нибудь похуже. И опять на Василия навалилась тоска и чувство одиночества.

Дойдя до ворот, он остановился в нерешительности, не зная, куда ему повернуть.

Сзади послышался девичий голос:

— Вася! Мануйлов!

Василий оглянулся: к нему спешила девчонка лет, этак, шестнадцати, и тоже, видать, из Ленинграда: промелькнула как-то в вагоне поезда «Ленинград-Таллин» и пропала. В Пярну вдруг опять объявилась, и до санатория ехала в одном с ним автобусе. Но ни в поезде, ни в автобусе Василий не обратил на нее внимания. И если запомнил, то исключительно из-за ее худобы и чего-то настойчиво ищущего взгляда. Жаль, конечно, что такая молодая и — чахотка. Так и сам он тоже не старик.

Уже в санатории Василий несколько раз замечал на себе этот ищущий взгляд своей попутчицы, но равнодушно проходил мимо. Что ему эти взгляды? Да и сами женщины… Если разобраться, все они на одну колодку слеплены, и ничего нового ожидать от них не приходится.

«С меня хватит, — думал Василий, с неприязнью разглядывая приближающуюся к нему заплетающейся походкой девчонку. — Надо же, и фамилию мою знает, и как зовут», — злился он беспричинно.

Все в этой девчонке не нравилось ему: и худоба, и короткие легкомысленные косички, торчащие в разные стороны, и птичье личико, и тонкие ноги, и глаза неопределенного цвета, и даже расклешенное белое платье, точно девчонка собралась под венец.

Подошла, запыхавшись, улыбнулась смущенно, спросила:

— А вы разве не будете участвовать в самодеятельности?

— Не буду, — недружелюбно ответил Василий.

— Я тоже, — сообщила она упавшим голосом. И пояснила: — Я когда пою или говорю, задыхаюсь. И вообще у меня никаких талантов.

— У меня тоже, — еще резче произнес Василий и повернулся к девчонке спиной.

Перед ним открывался вид на Рижский залив. Вдалеке белел парус, похожий на кривой короткий нож. Казалось, что парус не движется, застыв на одном месте. Еще дальше из серо-зеленой воды выпирала плоская спина небольшого острова. Вода рябила, разбрасывая во все стороны солнечные блики.

— А что вы читаете? — прозвучало просительно за спиной, и в голосе этом Василий услыхал почти что мольбу: не бросай меня, мне одиноко.

Он обернулся.

Девчонка стояла в двух шагах от него, сложив на плоском животе тонкие руки, и смотрела на него глазами бездомной собаки. У него даже в горле запершило от этой ее унизительной позы и умоляющего взгляда. В конце концов, девчонка ничем перед ним не провинилась. Зря он так. Потом самому же будет стыдно перед собой.

— Что читаю? — переспросил он и посмотрел на книгу, будто только теперь обнаружил ее в своих руках. — Чехов… Рассказы.

— Интересно?