Жернова. 1918–1953. Клетка

— Однако, Игарка тоже кушать надо, — потушив трубку, произнес равнодушно якут. — Моя так думай: дождик нету, каторга тайга поджигай. Шибко плохо, однако, — заключил он, слизывая с ножа икру.

Рядом, зацепившись замызганным ватником за сук, полулежал-полувисел Варлам Александрович Каменский, известный когда-то в России адвокат и правовед. Голова Каменского, неестественно вывернутая, не доставала до земли, из носа, рта и ушей толчками вытекала кровь, скапливаясь в одну блинообразную лужицу.

Большой черный жук-рогач двигаясь по своим жучьим делам, наткнулся на лужу крови, остановился, шевеля усиками-антеннами, влез в нее передними лапами, испугался чего-то, отступил, но поскольку нужда гнала его в раз и навсегда выбранном направлении, он стал бестолково тыкаться в кровавую лужу, вымазался в крови и остановился, удивленно поводя усиками и рогами.

Бывший профессор смотрел вбок остановившимся взглядом вытолкнутых из орбит выцветших глаз. Взгляд его, казалось, был прикован к жуку-рогачу, выражал детское изумление и безотрывно следил за каждым движением глупого насекомого.

Но тут изо рта профессора выпал кровавый сгусток и накрыл жука целиком, и жук замер, смерившись, быть может, со своей участью…

Послышался треск рвущейся ткани, натянулся воротник телогрейки, голова профессора повернулась, будто он захотел увидеть нечто еще такое, чего не видывал прежде никогда, но знал, что оно существует, только все скрывалось от его глаз, прячась за спину, и вот вышло из-за спины и встало перед ним во весь рост.

Да-да, это было Оно, Нечто, вечно ускользавшее от него при жизни, и глаза Варлама Александровича стали тускнеть и подергиваться пленкой: больше на этой земле смотреть ему было не на что…

Глава 26

Выстрел услыхали все трое и разом остановились. Выстрел прозвучал настолько близко, будто где-то за ближайшими деревьями. Беглецы в это время одолевали последние метры крутого склона сопки. Конечно, в горах звук воспринимается совсем не так, как на равнине, и об этом знали все, но знание ничего не меняло: погоня рядом, наступает на пятки.

— Ишь, — произнес Плошкин, — дажеть не скрываются. Уверены, что никуда от них не денемся. — Помолчал, добавил: — Однако, из нагана стрельнули.

— А чего они стреляли-то? — спросил Ерофеев, с надеждой и страхом глядя в глаза бригадира.

— Деда нашего, прохвессора, ухайдакали, поди, — вот чего стреляли, — пояснил Плошкин. — Выспросили у него, чего надоть, ну и… Дед-то им совсем ни к чему. А грузина… энтого — топором. Или еще чем. А то свяжут и кинут в мурашиную кучу. Грузин им тоже без надобностев. Ты думаешь, там их взвод цельный? Не-е, там двое-трое. Зато мужики ушлые, они тайгу энту, как свои пять пальцев… — И заторопился: — Ну, поспешай, робяты, неча оглядываться!

Задыхаясь, выбрались из леса. Дальше пошли заросли низкорослой березы, каких-то перевитых и перекрученных кустов, потом широкая полоса буйного травостоя, а чуть выше зеленела лохматая шкура кедровника. Здесь звериная тропа почти терялась среди перепутанных стволов с корявыми сучьями, то подныривая под них, то выбегая на каменистые плеши. Вот и кедровник позади. Лишь небольшие островки живучего кустарника зацепились за скалы, распластав по ним узловатые корни.

Еще выше начинались гольцы.

Ровно гудел упругий холодный ветер. Высоко в белесом небе расходилась лучами мелкая рябь облаков, значительно ниже облаков парил беркут, еще ниже, вровень с вершинами сопок — коршун, высматривающий добычу, время от времени доносился его тоскующий голос: пи-и! пи-и! Вокруг, куда ни глянь, дыбились крутобокие сопки, колыхалась то хмурая, то облитая солнцем лесная непролазь; на юге, у самого горизонта, поднимались к небу дымы горящей тайги, сбивались на высоте ветром и тянулись к востоку белесой полосой.

Здесь, на гольце, мир казался светлым и просторным, где каждому хватило бы места для спокойной жизни. Не верилось, что они только что продирались сквозь буреломы и почти не видели солнца. Еще труднее верилось, что лежащее перед ними пространство, уходящее в дымчатую беспредельность, покорится им так же безропотно, как и оставшееся за спиной. Там шли по их следу безжалостные люди, для которых они, трое беглецов, были только преступниками, и ничем больше.

— Ничо, — пробормотал Плошкин, оглядевшись в последний раз. — Ишшо посмотрим, кто кого. — И стремительно начал спускаться вниз, делая большие прыжки, цепляясь за выступы скал и ветки кедровника, помогая себе толстой палкой. Вслед за ним посыпались вниз и Дедыко с Ерофеевым, часто вскрикивая то от страха, то от переполнявшего их молодые души восторга.

Когда кедровник остался позади, когда миновали зеленеющие луга с редкими купами низкорослой сосны и вступили в лес, когда в хмуром, густостойном пихтаче стала попадаться ель и могучие кедры, Плошкин остановился, скинул с себя туес, винтовку и ватник, велел разоблачаться и ребятам.