Жернова. 1918–1953. Клетка

— Где остальные, чурка одноглазая? Куда они подевались? Говори, сволочь! — выкрикивал парень, но в голосе его не было слышно ни злости, ни раздражения, голос его был скорее насмешливым, издевательским, даже веселым, будто парню этому все равно, куда подевались остальные.

Клацнул затвор.

Мгла качнулась перед глазами Георгия Гоглидзе и отступила.

Не дожидаясь выстрела, он собрал остатки сил, шагнул в бездну и задохнулся бросившейся ему в лицо упругой струей воздуха.

Показалось ему, что летит он не вниз, а вверх, в голубизну неба. Тогда бывший учитель Георгий Тариэлович Гоглидзе закричал и, как распял рот криком восторженного ужаса, так и не закрыл его, пока тело не врезалось в облака, мягкие, как постель в его детской колыбели.

* * *

Когда крик оборвался слабым шлепком, Игарка покачал головой, произнес бесстрастным голосом:

— Однако, шибко плохо, начальник. Каторга лови — хорошо, стреляй — тоже хорошо, кричи — не хорошо. Каторга — тоже люди, однако. Становой каторга кричи, бей; красный начальник каторга кричи, бей. Игарка плохо понимай такой дело.

— А мне сказали, что ты классово сознательный, — усмехнулся Пашка Кривоносов и попытался заглянуть в неподвижные щелочки глаз Игарки, но там ничего, кроме таинственной черноты, не увидел.

Тогда он заговорил тем назидательным тоном, каким говаривал преподаватель политграмоты на курсах младших командиров и каким сам Кривоносов разговаривал с бойцами своего взвода, только теперь он незаметно для себя подстраивался еще и под язык Игарки:

— При царе каторга кто был? Трудящийся народ и революционеры. Понял? А сейчас каторга кто? Враги трудящегося народа и революционеров. То есть пролетариата и мировой революции. Сегодня каторга есть всякие недобитые буржуи и кровопийцы. Чувствуешь разницу? При царе каторга — да, люди. Тут ты прав, и я с тобой полностью согласен. А при советской власти — нелюди, навроде упырей… Нет, есть, конечно, заблуждающиеся там всякие, оступившиеся по темноте и несознательности — мало ли… Но эти-то… эти — заклятые враги. Вот. Я бы им казнь придумывал самую лютую. — Помолчал немного, добавил, вкладывая в слова всю силу своей ненависти: — Они отца моего на костре сожгли… Живьем! А я их жалеть? Нет уж. — Поднялся, подошел к краю пропасти, заглянул вниз, обернулся, спросил: — Спускаться туда долго?

— Не-ет, — мотнул головой Игарка. — Солнце туда ходи, немножко стои, мы туда ходи. — И показал рукой вниз.

— Ходи-стои, — передразнил старика Кривоносов. — Пошли, надо снять отпечатки пальцев. Нам бы сегодня вон до тех полян добраться, — показал он рукой на противоположный скат долины, где виднелись чистые горные поляны, покрытые яркой изумрудной зеленью. И пояснил: — Не люблю я внизу ночевать.

Глава 29

Плошкин с ребятами благополучно миновали скальные обрывы, довольно приметная звериная тропа провела их узким проходом, охраняемым с двух сторон гранитными бастионами, потом вывела на широкие поляны, уже щедро зеленеющие разнотравьем. Здесь они спугнули медведицу с медвежатами, еще чуть ниже — небольшое стадо кабанов.

Вообще, чем дальше на юг они пробирались, тем заметнее теплело, зверья и птицы становилось больше.

В одном месте беглецы наткнулись на старое кострище и покосившийся и провалившийся посередке навес, крытый корьем, с тесаными столом и лавками, и если бы Плошкин был таежником и охотником, он бы понял, что здесь была стоянка геологов, что их как раз-то и привлекли сюда скальные выходы.

Не могли эти следы поведать лишь о том, что у геологов проводником был Игарка, что он знал эти места, как свою заскорузлую ладонь, и куда бы беглецы ни направили свои стопы, следы от них не останутся незамеченными.

Выстрел застал беглецов во время подъема из ущелья. Странный какой-то выстрел, глухой: он прозвучал из-за хребта и далеко в стороне. Кто стрелял? В кого?

Шли быстро, иногда почти бежали. Уже далеко за полдень пробились через заросли низкорослых берез и вышли к кедровнику противоположного хребта, выбившись из сил. Здесь попадали на траву небольшой поляны и, едва отдышавшись, принялись лениво жевать уже надоевшую рыбу.

На противоположном хребте широкой полосой догорал подожженный ими лес, дым от пожара поднимался вверх, а потом, ослабев, сизым туманом сползал в ущелье и ложбины, переполнял древостой, и казалось, что ели и пихты тянут из тумана свои вершины, как утопающий тянет руки над водой в надежде, что кто-то увидит и поможет.

Ярко освещенные солнцем белели отвесные скалы, дугой расходящиеся в обе стороны, изрезанные узкими пропастями. Весело и беззаботно зеленели поляны, через которые они прошли всего три-четыре часа назад, но уже и туда спускалась сизая дымка. Хорошо были видны медведица с медвежатами, что-то выискивающие среди травы, и как медведица поднимается на задние лапы и вынюхивает пахнущий пожаром воздух.

По другой поляне, что пониже, бродили вернувшиеся кабаны.