Жернова. 1918–1953. Книга шестая. Большая чистка

– Да-да, Алексей Петрович, спасибо вам, я все понимаю… Я постараюсь сделать все от меня зависящее… Но вы все же поговорите с вашей дочерью… Мне кажется, она должна извиниться перед коллективом класса за свое вызывающее поведение… Я уж не говорю о себе…

– Она вас оскорбила? – изумился Алексей Петрович.

– Она назвала меня бесчувственным сухарем.

– В присутствии класса?

– Нет-нет! С глазу на глаз.

– А как это выразилось по отношению к коллективу?

– Она сказала, что считает ниже своего достоинства оправдываться в своих поступках.

«Ай, да Лялька! – изумился Алексей Петрович. – Ай, да молодец! – Но вспомнил разговор с дочерью, в котором не было этих весьма существенных подробностей, испугался и приуныл: – Как же так? Не доверяет? Ничего не понимаю…»

– Я непременно поговорю с ней, – пообещал Алексей Петрович. – Непременно. Беда лишь в том, что я не скоро узнаю результаты этого своего с нею разговора: сегодня вечером уезжаю в длительную командировку… А знаете что… дам-ка я вам адрес… Ах, где-то он у меня, – стал рыться он в карманах, нашел наконец бумажку, протянул Татьяне Валентиновне. – Не сочтите за труд чиркнуть мне пару слов о том, чем все это кончится. Или какое примет направление. Очень вас прошу. Буду весьма признателен, – торопился он, всовывая бумажку с адресом в руки Татьяны Валентиновны. – Быть может, если что, я смогу чем-то помочь оттуда, хотя вряд ли, но вдруг у вас не будет выхода…

Со стороны школы послышался звонок, и Татьяна Валентиновна заторопилась. Он видел, что она разочарована: ждала от него чего-то большего, а он… Думает, небось, что сматывается, чтобы не быть втянутым… Ну и пусть думает.

Простились сухо. Алексей Петрович еще некоторое время смотрел вслед тонкой фигуре женщины, становящейся все меньше и тоньше, пока фигура эта не скрылась за большой дубовой дверью. Дверь хлопнула, Алексей Петрович вздохнул, подумал разочарованно: «Даже не оглянулась». И пошагал домой.

Впервые Маша настояла на том, чтобы проводить его на поезд, и он впервые не стал особенно сопротивляться: почему-то не хотелось уезжать в одиночку, как в былые времена его журналистики.

На вокзале продавали мимозу. В такое-то время. То есть в том смысле, что сезон мимозы уже прошел, а тут вдруг… Алексей Петрович, посчитав это хорошим предзнаменованием, купил Маше букетик остро пахнущих югом цветов, и до самого последнего звонка не уходил в вагон, держа Машу за руку.

Маша крепилась, но видно было, что она боится за него, что его страхи каким-то образом передались и ей. Может быть, именно поэтому, что Маша так боялась и переживала, сам Алексей Петрович почувствовал уверенность в себе и успокоился. И Машу уверял, что все хорошо, что с ним ничего не случится, что он будет ей писать. Просил беречь детей, мать… – и много еще чего наговорил ей, с тоскою ожидая отправления поезда и зарекаясь больше никогда не разрешать Маше провожать его далее домашнего порога.

Он так ничего ей не сказал о конфликте, который возник у дочери в школе. Но с Лялей все-таки нашел время поговорить. Увы, разговор этот мало что прояснил. Разве лишь то, что никакого недоверия к нему со стороны Ляли не было и в помине, что подробности она не утаивала, а посчитала их несущественными. Он убедил Лялю извиниться перед классной руководительницей, уверив ее, что Татьяна Валентиновна вовсе не сухарь и не бесчувственная. Ляля обещала. Он и ей оставил адрес Ереванской гостиницы, попросил обязательно написать, а в случае непредвиденного развития событий обратиться за советом к дяде Леве.

Наконец прозвучал третий звонок, Алексей Петрович поцеловал Машу в губы, шагнул в тамбур вагона и оттуда, из-за плеча проводника, махал ей рукой, пока Маша не отстала от поезда и не пропала из глаз. После чего прошел в купе, которое оказалось совершенно пустым. Он переоделся и, облегченно вздохнув, уселся у окна и стал смотреть на проплывающую мимо старую деревянную Москву, всякий раз удивляясь тому, что когда-то кто-то разрешил кому-то построить единственную в России дорогу с левосторонним движением – Казанскую дорогу. А зачем, спрашивается? Так, прихоть, и ничего больше…

Глава 19

Из поездки на озеро Севан Задонов вернулся поздно вечером. Более трехсот километров отвратительной дороги от озера до Еревана вымотали его до такой степени, что он почувствовал себя совершенно разбитым и больным. К тому же само путешествие растянулось на целых восемь дней, прерываясь на длительные остановки то в одном селении, то в другом, где у его армянских друзей находились многочисленные родственники, проехать мимо которых было совершенно невозможно. Ну и, разумеется, обильные угощения и возлияния Бахусу. Только в отличие от стародавних времен, когда вино выпивалось не все, а часть жертвовалась богам, в том числе и Бахусу же, в нынешние времена веселому богу если что-то и перепадало, то исключительно в том случае, когда рука была уже не в силах удержать стакан.

Добравшись до номера гостиницы, приняв душ, Алексей Петрович плюхнулся на постель, вытянулся и, засыпая, подумал: «Слава богу, наконец-то это кончилось».