Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

— Вы взводный Матов? Из прикрытия? — спросил вошедший на чистом русском языке. — Моя фамилия Гвоздев. Я из ГПУ. — И тут же вновь прибывшим что-то резкое на их языке.

Мужчины заворчали, но уже без злобы, один за другим покинули хату.

— Так тебя, взводный, выселили, как я понимаю?

— Ничего, наше дело такое. На сеновале переночуем.

— На сеновале? А там для меня местечка не найдется?

— Там места много. Только почему вы-то на сеновал? У нашего комроты большая жилплощадь, там можете поместиться.

— Боюсь, что и комроты вашему придется ночевать на сеновале: народу нагнали прорву, да все с детьми, в иной дом пришлось поместить по две-три семьи. Временно… А завтра часть обоза двинется дальше… Ну, идемте, идемте на ваш сеновал, — посторонился Гвоздев, сгребая в охапку свою одежду. И пояснил: — Спать хочу, как медведь по осени.

Они прошли в сарай, примыкающий к скотному двору, там засветили фонарь и повесили его на стену. Сена в сарае много, оно поднималось плотной массой до самых стропил. Здесь тихо, лишь вьюга стонет за стеной и шуршит в камышовой крыше, да сквозняки, гуляющие из щели в щель, надувают полосы снега и колеблют пламя фонаря, гоняя тени по стенам и потолку.

— Не замерзнем здесь? — засомневался Гвоздев, поковыряв носком сапога снег, надутый из-под двери.

— В сене будет тепло, — успокоил его Матов. — Да я еще прикажу вестовому принести сюда пару тулупов. Нет, не замерзнем.

— Вот и прекрасно. Пойду пока посмотрю, как остальные устроились, — сказал Гвоздев, вновь надевая бурку и берясь за ручку двери.

— Мне тоже надо во взвод, — произнес Матов. — Вот только вестового дождусь.

Далеко заполночь Матов вернулся в сарай. Все это время он занимался размещением своего взвода, потом ездил на дорогу снимать патрули, потому что, оказывается, Гвоздев привез такое распоряжение, как, впрочем, и распоряжение о том, что бригада свое задание выполнила и должна завтра же походным порядком идти в Гудермес.

В сарае он застал Петрука и Гвоздева. Только Петрук спал, а гэпэушник, закутавшись в тулуп, сидел у двери на пустой бочке и курил.

— А-а, взводный, — произнес Гвоздев усталым голосом, выглядывая из огромного воротника. — А я вот не сплю: сон пропал, тебя ожидаю. Ну, как там?

— Нормально. Завтра снимаемся. Если метель, конечно, прекратится.

— Да-а, метель эта очень некстати. Если бы не колокол, мы бы точно сбились с пути: ничего не видно, дорогу перемело, уполномоченный, из местных, и тот спасовал. Колокол нас и привел на хутор. Спасибо вашему ротному, что додумался.

— Хорошо еще, что ветер дул вам навстречу, — добавил Матов, умолчав о том, что колокол — это его инициатива. А с другой стороны, верно: не распорядись ротный, и не звонили бы.

— Да уж чего хорошего, когда снег в лицо! Хотя, конечно, я понимаю: по ветру слышимость лучше.

Матов тоже присел на какую-то колоду и закурил. Он почувствовал, как тело сразу же налилось свинцовой усталостью, будто только и ждало, когда он расслабится, отпустит вожжи.

— Что это за люди, которых вы привезли? — спросил он у Гвоздева.

— Горцы-бедняки. С высокогорья. Туда их загнали царские войска еще в прошлом веке. Баран — основа их жизни. Но народ дикий, отсталый, живет воспоминаниями прошлой войны и не затухающей ненавистью к русским, которую поддерживают их шейхи и имамы, муллы и прочий контрреволюционный элемент. Ну, с этими-то у нас разговор короткий. Однако есть много всяких сложностей: ведь они все еще живут по законам родового строя. Плюс шариат, магометанство. Представляешь: у них еще существует рабство. Тут, брат, подходец нужен тонкий. А с другой стороны, время-то не ждет. Вот в чем штука. Да и места эти надо осваивать, — короткими отрывистыми фразами говорил Гвоздев.

— Боюсь, хороших земледельцев из них не получится: к земле они не привычны, — выразил свое сомнение Матов.

— Привыкнут. Приучим. На днях пришлют сюда представителей уже оседлого горского населения, организуем колхозы, будут работать как миленькие.

— Вы, что же, тоже здесь остаетесь?

— Временно. Главное, поставить их на правильную линию, заставить понять, что они сюда не мстителями и не завоевателями пришли, а по доброй воле советской власти. А там само пойдет.

— А что, правду говорят, что у них были стычки с казаками и что казаки готовят восстание?

— Стычки были — это верно. Чичены, ингуши — они века разбоем промышляли. А про восстание — ерунда! — как всегда резко и односложно отвечал Гвоздев. — Некому восставать. Так-то. Разве что какие недобитки остались. Выявим — и по этапу. А кого — к стенке. Классовая борьба. Или мы их, или они нас.

— А не перегибаем? Вот и товарищ Сталин писал в "Правде", что были перегибы, — снова засомневался Матов.

— Были перегибы. А где их не было? Без этого нельзя. Но в пределах объективной допустимости. Диалектика.

Докурили, посидели еще, лениво перебрасываясь словами, потом одновременно начали зевать, засмеялись и полезли на сено, откуда слышалось сладкое посапывание Петрука.

Глава 20