Жернова. 1918–1953. После урагана

Вообще говоря, ничего странного в том нет, что у довольно пожилого человека вдруг не выдерживает сердце. Странность заключается в другом — в том, что вокруг этой смерти возникла какая-то возня, пересуды, кривотолки. Угланов, находясь в отставке в звании генерал-полковника, последний год жил в Куйбышеве, вернулся к преподавательской работе, но не в академию, как раньше, и даже не в военное училище, а в университет, на военную кафедру. В одном из писем к Матову он объяснил это тем, что просто не может и не хочет сознавать себя пенсионером, без всяких обязанностей доживающим свой век. Он явно скромничал: иногда в специальных журналах появлялись его статьи с анализом тех или иных сражений мировой войны, говорящие о напряженной интеллектуальной жизни старого генерала. Но все эти статьи касались военных действий союзников в Африке, Италии и Франции, в самой Германии. Признанный теоретик оперативно-тактического искусства будто специально избегал касаться боевых действий на советско-германском фронте. Но каждый грамотный и думающий офицер, прошедший войну, читая его статьи, невольно проводил параллели с собственной практикой, невольно задумывался над своим опытом и, получив в руки инструмент анализа этого опыта, должен был, вольно или невольно, придти к определенным выводам, частенько противоречащим официальной точке зрения.

Матов радовался каждой новой статье своего бывшего наставника, собирал подчиненных ему штабистов и устраивал разборы этих статей, во время которых не обходились стороной и собственные дела. Но сегодня этим занимаются практически все, и вменить ему в вину эти разборы будет невероятно трудно: он был осторожен, он был чертовски осторожен. Тогда что? Может, сама его дружба с генералом Углановым? Но виделись они редко, а последний раз это случилось за полгода до его смерти. Правда, между ними установилась довольно оживленная переписка — все по поводу углановских статей, но и там они касались вопросов чисто специальных, обходя молчанием свой собственный опыт. И с этой стороны ни к Матову, ни к Угланову придраться не могли. Тогда, может быть, в бумагах покойного, которые сразу же забрали особисты, содержались какие-нибудь записи, компрометирующие Матова? Но Угланов и в этом был очень осмотрителен и осторожен. Более того: после похорон генерала его дочь передала Матову дневники отца и рукописи с анализом военных действий на советско-германском фронте. В записке, написанной рукой Угланова незадолго до смерти и адресованной Матову, генерал просил сохранить эти тетрадки, — а их было двенадцать штук, толстенных, исписанных мелким, прямо-таки бисерным почерком, — и обнародовать их, когда для этого возникнут благоприятные условия.

Матов, прочитав тетрадки, не рискнул держать их у себя, будучи уверенным, что постоянно находится под наблюдением чекистов и что при частых сменах места службы эти тетрадки могут попасть на глаза кому-нибудь из людей посторонних и нечистоплотных: тут ведь не знаешь, от кого можно ожидать официально поощряемой подлости. Поэтому он, после долгих колебаний, вручил тетрадки генерала Угланова хорошо ему знакомому еще по фронту журналисту и писателю Алексею Петровичу Задонову. Задонов этот в войну печатался в «Правде», и статьи его более других, как казалось Матову, отражали истинное положение дел. Разумеется, и в них было много такого, с чем Матов не мог согласиться, понимая однако, что без этого — без определенной дани установленной сверху исключительно пропагандистской точке зрения — обойтись нельзя. Дань Задонова выглядела весьма умеренной и формальной. Но не только это: более всего их связывали дороги, пройденные по немецким тылам летом сорок первого, последние бои в Берлине.

И уж совсем неожиданной была встреча с Алексеем Задоновым в Ташкенте на областном партактиве. Оказалось, что хотя журналист по-прежнему работает в «Правде», но лишь как ее собкор — сразу на три области.

— Вреден север для меня, — усмехнулся Задонов, отвечая на недоуменный вопрос Матова.

Встречались они редко, чаще всего на каких-нибудь официальных мероприятиях. Был Задонов боек на язык, циничен, цинизм его часто коробил Матова, но он относил это к издержкам задоновской профессии. Когда же возникла необходимость в надежном месте для хранения рукописей генерала Угланова, он сразу же подумал о Задонове. Собственно, выбирать было не из кого. К тому же у профессионального журналиста и писателя больше возможностей для реализации завещания покойного… когда наступят эти самые благоприятные условия. Но самым решительным толчком в этом направлении стала книга Задонова о войне, в которой много было и о самом Матове, книга, которая поразила генерала своей искренностью, смелостью и остротой взгляда.