Жернова. 1918–1953. После урагана

Наконец, простое предположение, что такая творческая натура, как Угланов, не может обойти вниманием историю войны с немцами, не может хотя бы для себя не высказать свое к ней отношение… И началась охота. В конце концов, Задонов сам мог находиться «под колпаком», неожиданный обыск… Может, он до сих пор не знает, что рукописей у него уже нет: не заглядывал в свой тайник, не кинулся. Не надо думать, что вокруг тебя одни подлецы и шкурники, иначе совсем недалеко до оправдания полковника Головина и всех, кто за ним стоит. Быть может, наконец, Задонова в этот же самый час допрашивают в соседнем кабинете: как же, хранил у себя такие бумаги, с таким — по их понятиям — антисоветским содержанием! Хотя ничего антисоветского там нет. И получается ни много ни мало, что вы, любезнейший Николай Анатольевич, именно вы, а ни кто другой, подставили под удар ни в чем не повинного человека, человека талантливого, чьи ненаписанные по вашей вине книги могли бы стать бесценным достоянием всего человечества…

Бесшумно подошел лейтенант и поставил на стол поднос, мягко, будто бестелесный, повернулся и вышел.

«Здорово их здесь школят», — подумал Матов.

Полковник Головин принялся разливать кофе.

— Вам, Николай Анатольевич, со сливками или черный?

Матов повернулся и посмотрел на Головина: тот в этот миг был похож на заурядного официанта, рассчитывающего на хорошие чаевые. Движения были плавно закруглены, словно руки его огибали какие-то хрупкие и прозрачные круглые предметы — что-то вроде мыльных пузырей.

— Вам бы официантом работать, — съязвил Матов. — Очень уж ловко у вас получается, полковник. И проку было бы больше.

— Я же говорил, что вы наблюдательный человек, — не смутился Головин. — Между прочим, свою трудовую деятельность начинал именно официантом… А что до прока… Партии виднее, куда посылать своих членов… Так прикажете со сливками?

— Прикажу со сливками. Но на чаевые не рассчитывайте.

— Вот и прекрасно. Я почему-то уверен, генерал, что мы с вами найдем общий язык. Тем более что чаевые советская власть отменила сразу же после революции.

— Ну еще бы: ведь и вы наверняка патриот и коммунист, а два патриота и коммуниста всегда найдут общий язык. Я только одного не пойму, полковник: для того, чтобы доказать… или подтвердить?.. что я действительно патриот и коммунист, как вы изволили выразиться на мой счет, мне необходимо пройти через ваши застенки? Сами-то вы прошли через них или доказывали свой патриотизм и коммунистичность только тем, что протаскивали через них других?

— Ну, зачем вы так, Николай Анатольевич? Ведь я с вами по-человечески…

— И я о том же. О человечности то есть. Или бывший крестьянин и бывший официант по-разному на эту человечность смотрят?

— Дело не в теории, а в практике… А в практике вы, генерал, частенько отходили от норм поведения советского человека и коммуниста.

— И у вас есть примеры?

— Разумеется. Один из них — ваше отношение к американцам, которых ваша дивизия вызволила из плена.

— Что за чушь вы несете, полковник? Какие отношения? Откуда они взялись?

— Из американской прессы, генерал. Там один из освобожденных рассказал, как вы с ними якшались и выполняли их капризы. Вплоть до позволения расстрела пленных немцев.

— Все это ложь! — отрезал Матов. — Тем более, что меня при стрельбе по пленным рядом не было и никакого якшания с американцами — тоже. Тому много свидетелей. Но если вам очень хочется, то можете к этому добавить, что я якшался с самим Гитлером. Или Геббельсом. С помощью магии или еще какой-нибудь чертовщины.

— В этом нет необходимости, генерал. У нас имеются свидетельства одного из ваших сослуживцев…

— Это кого же, позвольте вас спросить?

— Фамилия в данном случае не имеет значения. Вы упоминали о свидетелях — я вам отвечаю: они имеются. Есть кое-что и помимо американцев. Например, у нас имеется рапорт одного товарища, — политработника, между прочим, — в котором вы обвиняетесь в прогерманских симпатиях, в превышении своих полномочий, враждебного отношения к политорганам. И в антисемитизме. Не станете же вы отрицать, что однажды, а именно в апреле сорок пятого, будучи на переформировке, запретили политорганам изымать ценности, вывезенные фашистами из Советского Союза. А это почище всяких гитлеров и геббельсов.

— Не политорганов, а всего лишь капитану с подчиненными ему людьми, занимавшимися мародерством. И не вывезенные советские ценности, а немецкое барахло. Очень хорошо помню этого капитана: такой нахальный, с усами… Вот только запамятовал его фамилию. Да и черт с ней, с фамилией! Значит, настрочил донос? Ну, я так и предполагал. Только в этом доносе все поставлено с ног на голову, полковник. И вы в этой лжи можете убедиться, если покопаетесь в документах, связанных с этим делом. Насколько мне известно, деятельностью этого капитана занималась военная прокуратура.

— В документах мы уже копались, генерал. Уже копались. Кстати, ваш замполит, подполковник Лизунов, письменно подтвердил этот ваш германофильский поступок и ваше отрицательное отношение к политорганам.