Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

После второго стакана самогонки языки развязались. Особенно у партийного секретаря. Трусоватый в состоянии трезвости, по пьяному делу Колодченко был хвастлив и не воздержан на язык.

— Что касаемо казаков, то они посля тридцать пятого году вспряли и почуялы, шо совецка власть им не чужа. Товарищ Сталин — он дюже правильно понимает казачью жизню, потому как казак тыщу лет на энтой земле проживает и еще тыщу лет проживать буде… Правильно я гутарю, товарищ Дудник? — И сам же себе ответил, встряхнув плешивой головой и грохнув по столу кулаком: — Пр-равильно! Если б в восемнадцатом годе Троцкий с казаком погутарил по-товарищески, по-партийному, как на то его наставляли товарищи Ленин и Сталин, если б не притеснял казака, то никаких восстаниев не було б и казаки усе поголовно встали б за совецку власть. Пр-равильно я гутарю, товарищ Дудник?

Дудник кивал головой, изображая из себя в дым пьяного.

Колодченко, однако, ответ не требовался: он и сам знал, что отвечать.

— Пр-равильно! И ты, Гуртовой, на меня глазьми не зыркай, не зыркай! — грозил он согнутым пальцем председателю станичного совета, который был на голову выше, а в плечах настолько шире, что Колодченко перед ним выглядел мальчишкой. — Я твоих зырьканьев не боюсь, — хорохорился Колодченко. — Я завсегда гутарю одну голую партийную пр-равду.

Артемий мог пить сколько угодно и не пьянеть. Разве что лицо наливалось кровью и хотелось куда-то идти или бежать, а лучше — парить над землей, как парят орлы или коршуны, упиваясь холодными струями воздуха и свободой. Но это лишь тело просило у него такого полета, а голова была ясна, мысли в ней сквозили ясные и твердые, и не сами по себе, а исключительно в связи с тем, что говорили другие.

Вот, например, этот секретарь станичной парторганизации… странные очень ведет речи относительно казаков и советской власти. Иногородний, он явно подлаживается под казаков, льстит им. Ну, там кому-нибудь мозги пудрил бы — черт с ним, а уж ему-то, Артемию Дуднику — это уж шиш! Он-то, Артемий Дудник, с этими казаками вот так вот — грудь в грудь, клинок в клинок — ему ли не знать, что такое казак и чем он дышит. Ну да пусть говорит. Пусть… А вот Атлас-то, Атлас — ха! — совсем окосел. Чего он там несет насчет тех же казаков?

— Дело уже не в Троцком, — горячился Атлас, налегая грудью на стол и оглядывая присутствующих горящими глазами. — Троцкий — это явление определенного периода. Период кончился, кончился и Троцкий. Дело в исторических реалиях. Дело в том ускорении, которое к тому времени уже набрала революция и ожесточение классовой борьбы… Сегодня мы вступаем уже в новый этап этой борьбы, в новый этап революционного ускорения…

— Пей давай, товарищ Атлас, — всовывал ему в руку стакан Гуртовой. — За революцию, за новый этап, за то, шоб на новом этапе нам самим не прийшлось итить по этапу…

— Да я, вообще-то говоря, не пью, — вяло отбивался Атлас. — Но если за революцию, если за новый этап… — Вдруг вскинулся, налился кровью до кончиков рыжих волос, вскрикнул пронзительным фальцетом: — А они сына моего обрезать! Не дам! Я — коммунист! Да! И никаких уже национальных перд… перд… перд-рас-судков! Вот! — Храбро выпил самогон, закашлялся, хватая широко раскрытым ртом спертый, продымленный табаком воздух, полез пятерней в миску с квашеной капустой и жевал ее с такой отвагой и яростью, словно ему вот сейчас идти на смертельно опасное дело.

Члены тройки сидели за столом рядышком, глаза их, поначалу как бы одинаковые, теперь у каждого по-своему таращились то на одного, то на другого, всякий раз останавливаясь на Дуднике, точно спрашивая у него, все ли тут правильно и правильно ли они сами ведут себя за столом?

«А на моей погранзаставе уже утро, — думал Артемий, вслушиваясь в усиливающийся гул голосов. — Интересно, кто там остался из старичков? Наверное, никого: столько лет прошло, столько лет… Да, что там говорит этот… этот дурак?» — прислушался он к пьяным разглагольствованиям партийного секретаря.

— А почему урожай низкий? Потому шо колхоспник не заинтересован. Шо низкий, шо высокий, а трудодень один. Вот вы передайте там свому начальству, товарищ Дудник, шо цэ дило треба решать. Може, товарищ Сталин и не знае, шо воно есть такэ…

— Ты шо, Степан, дурак? — набросился на него Гуртовой. — Товарищ Сталин и без твоих указок усе знае. То ж товарищ Сталин, понимать треба! То ж тебе ни той бык, шо без хворостины шагу не ступит…

— А мы энтих, которые почили на энтих… на лаврях… мы энтих к ногтю, к ногтю… — бубнил станичный участковый, вращая налитыми кровью глазами и щелкая, один о другой, железными ногтями.