Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

«Нет, ничего интересного, — слово за словом медленно проплыла в сознании Артемия вполне ясная мысль. — Все хотят показать, что они самые преданные и самые идейные, а в окружкоме партии и отделе НКВД на них столько жалоб, что в мешок не вмещаются. Но начать разведку надо с секретаря. Он завтра и не вспомнит, что говорил. Можно так его прижучить, такие слова приписать, что со страху расскажет все. И даже чего нет. Потом взяться за милицейское начальство. Гуртовой — напоследок. Этот себе на уме. Ни трезвый, ни пьяный лишнего не скажет».

Артемий выбрался из-за стола. Покачнулся, пошел, стараясь идти по прямой, но то и дело натыкаясь на какие-то предметы. «Эк, меня развезло», — подумал он, чувствуя, как раскачивается пол под нетвердыми ногами. Вдохнул всей грудью, стиснул зубы, приготовившись оторваться от края стола,

— Вы куды, товарищ Дудник? — подозрительно уставился на него Гуртовой.

— До ветру.

— А-а. Ну, это туточки, за углом…

— Найду как-нибудь, — отмахнулся Дудник и решительно шагнул к двери.

Скрипнула и хлопнула за спиной дверь. В ноздри неразведенным спиртом ударил морозный воздух, защипало в глазах, схватило за уши, пробралось под гимнастерку, освобождая тело от хмеля. Половицы крыльца завизжали под сапогами. Чья-то тень отделилась от темного угла. Дудник лапнул кобуру.

— Не боись, товарищ начальник, — зазвучал тихий, испуганный женский голос. Я вас туточки уже два часа дожидаюсь: дело у меня до вас.

— Какое дело?

— Мужа моего, Андрея Капустина, бригадира колхозного, в холодную заперли, как узнали, что вы приезжаете. Чтоб, значит, правду вам не сказал. Велите его выпустить, товарищ начальник. Муж мой ни в чем не виноватый. За правду страдает, — торопливо говорила женщина, поблескивая черными глазами из-под припорошенного снегом платка.

Сзади, в сенях, забухали чьи-то неуверенные шаги. Женщина отпрянула за угол, и Дудник услыхал, как под ее сапожками повизгивает промороженный снег.

За углом дома, между двумя сараями, куда завернул Артемий, открывалась сизая даль. Ветра не было, все стыло в тусклом свете ущербной луны, вокруг которой мерцал, переливаясь зеленовато-голубым мехом, пушистый воротник. В звонкой тишине перебрехивались собаки, откуда-то из сизой дали приплыл заунывный волчий вой.

Возвращаясь в дом, Артемий в темных сенях чуть не столкнулся с каким-то человеком.

— Кто здесь? — тихо спросил он, уже привыкший к тому, что его частенько пытаются перехватить где-нибудь в стороне от людских глаз и посвятить в местные тайны.

— Это я, товарищ Дудник, член чрезвычайной тройки Иосиф Фридман. Я б уже хотел поговорить с вами наедине, так сказать, конфиденциально, — торопливо шептал испуганно вздрагивающий голос.

— Но не здесь же, товарищ Фридман. Давайте завтра… То есть сегодня, но днем.

— Да-да, разумеется! Я только хотел предупредить, чтобы вы не верили ни одному слову местных товарищей. Особенно товарищу Гуртовому. Он тут у них за главаря. Типичный троцкист и каэр!

— Разберемся, — пообещал Артемий.

— Вы идите, товарищ Дудник, а я еще тут побуду, чтоб не вместе, — доверительно предложил Фридман и даже чуть тронул рукой Дудника за плечо, как бы посвящая его в сообщники.

Вернувшись к столу, Артемий налил полстакана самогонки, выпил, захрустел соленым огурцом. На душе было тошно и так тоскливо, что хоть бери и подвывай степному волку.

— Ладно, на сегодня хватит, — решительно произнес он, оглядывая застолье. — Помогите товарищу Атласу кто-нибудь, а то он сам до койки не доберется.

— Это мы мигом, — трезвым голосом пообещал участковый.

— А вас, товарищ Дудник, если не возражаете, товарищ Колодченко проводит до своего куреня. У него и заночуете. Если не возражаете… А товарища Атласа я заберу до себя. А то у нас в доме для приезжих дюже холодно.

Артемий возражать не стал.

Глава 16

Дудник открыл глаза, вспомнил все, что было вчера и нынешней ночью, сбросил с себя толстое стеганое одеяло, спустил ноги с мягкой перины, нашарил штаны, стал одеваться. В комнату, в которой он спал, едва пробивался свет сквозь плотно закрытые ставни. Но то, что на дворе уже день, не требовало доказательств: за ставнями пробудившаяся жизнь перекликалась разнообразными голосами, впрочем, не имевшими к Артемию никакого отношения.

Одевшись, Артемий вышел в горницу. За столом возле окна сидел старик и подшивал валенок.

— Здравствуй, отец, — приветствовал его Артемий.

— Ась?

— Здорово, говорю!

— Слава богу.

Из соседней комнаты вышла миловидная круглолицая молодуха с высокой грудью и широкими бедрами, в длинной сборчатой юбке и расшитой кофте.

— Доброго утречка, — напевно приветствовала она гостя. — Как почивали?

— Спасибо, хозяйка, спал как убитый. Мне бы умыться…

— А вы в сени проходьте. Там рукомойник у нас, и рушник чистый для вас повесила. А я вам пока поснидать соберу. — И, глядя ему в спину, спросила с лукавством в напевном голосе: — Вы опохмеляться будете, чи ни?

— Нет, спасибо, хозяюшка. Крепкого чаю, если есть. Или рассолу…

— Усе имеется, спасибо совецкой власти, — произнесла молодуха слащавым голосом. — И чай, и рассол.