Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Впрочем, Сталин эту паузу, судя по его спокойному лицу и плавным движениям руки с зажатой в кулаке трубкой, неловкой не считал. Он невозмутимо пыхал дымком, будто лишь для этого — покурить и рассказать историю римского консула Суллы — и приехал к Максиму Горькому, щурил свои рыжие глаза и продолжал не спеша возиться с обрывками папирос. Он мял их пальцами, складывал в пепельницу, тщательно вылавливал на столе рассыпанные крошки табака, — и так был, казалось, поглощен этим занятием, что на Горького у него просто не оставалось времени.

«При чем тут Сулла?» — недоуменно подумал Алексей Максимович, и вдруг — будто вспышка яркого света — увидел Сталина с той стороны, с какой раньше никогда до этого на него не смотрел, — и Сталин, озаренный этой вспышкой, словно отделился от самого себя и из него вылущился тот, кого раньше называли Иосифом Джугашвили. А поодаль стояли другие революционеры, бывшие соратники Сталина, но и они тоже как бы вылущились из своих оболочек, и каждый явил себя в истинном виде, то есть каждый наособицу и каждый со своей жаждой власти.

Алексей Максимович еще раз взглянул на Сталина, проверяя свои ощущения, но тут же с испугом отвел взгляд в сторону. Он в замешательстве постучал мундштуком папиросы о стол, надвинув на глаза лохматые брови, опасаясь, что Сталин прочтет в его глазах истинные о себе мысли Горького, наконец сунул папиросу в рот, закурил, жадно затянулся дымом и закашлялся.

Кашлял долго, с надрывом, хрипло, и кашель был похож на лай кавказской овчарки. А едва затих, Сталин поднялся, произнес:

— Вам, дорогой Алексей Максимович, действительно надо бы хорошенько полечиться. Зря я отсрочил ваш отъезд в Крым. Думаю, мы сами тут разберемся в вопросах воспитания. Тем более что в своей практике неизменно опираемся на марксизм-ленинизм. Не откладывайте поездку, поезжайте, подлечитесь. Осень в Крыму — наилучшая пора для чахоточных. А ваша жизнь очень нужна рабочему классу. — Протянул руку, задержал в своей. — Не провожайте. Товарищ Сталин найдет выход и сам. Не впервой. До свидания.

И пошел скользящей походкой из кабинета.

Глава 28

Когда затих шум моторов, Алексей Максимович вернулся за стол, сел в кресло, вытянул ноги, откинулся на спинку, устало закрыл глаза. Вспомнил, что в голову минуту назад пришла какая-то мысль, связанная со Сталиным, которая не то чтобы напугала его своей обнаженностью, а… как бы это сказать… Да уж чего там: действительно напугала, даже еще не родившись, а лишь забрезжив в полутьме сознания.

Алексей Максимович напряг память.

Сталин и Сулла. Сталин и Цезарь… Не просто так он рассказал байку об этих римлянах. Значит, сравнивает себя с ними, ищет в их опыте аналогию с собственным положением.

Марксист и рабовладельцы… Странная аналогия. Почему она родилась в голове Сталина? В чем суть этого человека? Почему Сталин именно такой, какой он есть? И почему он так разительно отличается от всех других революционеров? Почему он ведет ту политику, которую никто бы из бывших соратников Ленина скорее всего не вел бы? Почему он избавился от этих соратников и продолжает от них избавляться? Почему он с такой настойчивостью преследует Зиновьева с Каменевым? Почему разогнал общества политкаторжан и старых большевиков? Почему ликвидировал еврейскую секцию в ВКП(б)? Чем они помешали ему? Откуда в нем все это? И какая связь между ним и консулом Суллой, жившим две тысячи лет назад?

Алексей Максимович вспомнил свою первую встречу со Сталиным за границей, — кажется, в Лондоне, — встречу, которая не оставила в его памяти почти никаких следов, разве что сам факт такой встречи; вспомнил неприметную фигуру Джугашвили, его невольное желание оставаться в тени, и понял, что сегодняшний Сталин начинался оттуда, что, собственно говоря, в нем нет ничего странного и необъяснимого.