Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

— Пап, а там ужи и гадюки, — предупредил я папу, когда мы вступили в густую и высокую траву.

— Ну и что?

— Укусят.

— А ты хорошенько смотри под ноги, чтобы не наступить на гадюку. А ужи не кусаются.

И я стал так хорошенько смотреть под ноги, что все время спотыкался и отставал от папы, но ни одного ужа или гадюки не увидел.

Наконец мы пришли к самому озеру, и папа стал… папа вдруг стал ловить лягушек. Я подумал-подумал хорошенько и тоже стал ловить лягушек, потому что лягушки не кусаются. У меня это получалось даже лучше, чем у папы: я маленький и лягушки меня боятся не шибко, а папу шибко, прыгают от него и быстро-пребыстро шлепаются в воду. Тогда папа сказал, чтобы я ловил, но не очень больших, а поменьше, а он будет устанавливать снасть.

Я ловил лягушек, приносил их папе, папа цеплял лягушек на крючки, привязанные к тоненьким веревочкам, а сами веревочки были привязаны к длинной и толстой, чтобы, когда наберется много уток, они ее не порвали — вот какую хитрую выдумку придумал мой папа. Нацепляв несколько штук, он забросил веревочку с железкой в озеро. Железка утонула и лягушки утонули тоже. Тогда папа вытащил веревочку и забросил ее вдоль берега. На этот раз лягушки не утонули, а стали плавать поверху, иногда нырять, но веревочки коротенькие и глубоко нырнуть не пускали. Так они и остались плавать на поверхности с растопыренными лапками.

— Пошли, — сказал папа.

И мы пошли назад.

— А когда мы будем ловить уток? — спросил я.

— А вот как они вернутся, увидят, что нас нету, сядут на озеро, увидят лягушек, захотят их съесть, тут они и поймаются.

— Вот здорово! — сказал я и тут же поведал папе, как ловил на уду рыбу и поймал одну, то есть не сам поймал, а Толька, но рыба захотела съесть моего червяка, а других червяков не захотела, поэтому вот и получается, что это я ее поймал. И тут же предложил пойти на берег, потому что рыбка эта осталась в лодке и, может быть, до сих пор плавает там в воде. И даже подросла. И мы пришли к реке, но в лодке Третьяковых сидел Митька Третьяков и ловил рыбу сразу на три уды.

— Ловится? — спросил у него папа.

— У кого ловится, а кому и так достается, — ответил лоботряс Митька.

Я заглянул в лодку и увидел там несколько черных спин и шевелящихся хвостов. И сказал Митьке:

— А тут была рыбка, которую я поймал еще давно-давно.

— Была да сплыла, — ответил лоботряс Митька. И спросил: — Вам, что, рыба нужна?

— Нет, — сказал папа. — Мы так просто — посмотреть, что ловится.

Мы посмотрели-посмотрели и пошли назад.

— Ничего, — сказал папа, когда мы отошли от берега. — Будет и у нас рыба. Вот откую крючки и будем с тобой ловить рыбу. Самую большую.

До темного темна сидел я на крылечке и смотрел на озеро, ожидая уток. И они таки прилетели. Но не видно было, чтобы плавали на том конце озера, где плавают наши лягушки, а все где-то в стороне. Потом на озеро и речку опустился туман, ничего не стало видно, и мама увела меня домой.

Утром я проснулся и стал вспоминать о том, что надо с утра что-то сделать очень важное. И вспомнил: надо пойти на озеро и забрать пойманных уток. Но оказалось, что папа уже сходил на озеро, но утки не поймались, а поймалась большущая щука — почти с меня ростом. Папа отдал эту щуку маме и ушел на работу. Мама сказала, что ей некогда возиться с этой щукой, потому что тоже надо на работу, и пусть щука пока плавает в корыте.

Я вышел в сени и увидел, что на полу в луже лежит большая и страшная рыбина, разевает зубастый рот и шевелит черным хвостом.

— Мама! — позвал я. — Она не плавает.

Пришла мама, взяла щуку за морду и сунула ее в деревянное корыто, а корыто прикрыла другим таким же корытом. Слышно было, как внутри корыт щука плещется в воде и сердито стучит хвостом.

Мама ушла на работу, Людмилка села на лавку и принялась заворачивать и разворачивать свою куклу, шлепать ее и кормить деревянной ложкой. Я походил-походил по избе, сходил в сени, поглядел на щуку, снова походил, устал, пристроился у окна и стал читать дальше про Павку Корчагина. Я так зачитался, что не заметил, как к окну подошел Толька. Он постучал в окно и поманил меня пальцем.

— А у нас в корыте щука, которая съела лягушку, которую поймал я, которую папа нацепил на крючок, которую папа снял с крючка и принес домой, которая теперь в корыте, из которой мама сварит уху, — похвастался я, выйдя из избы.

— Эка невидаль, — сказал Толька. — Митька давеча поймал вот такого вот окуня и много плотвы и язей, мамка сварила уху, я с утра ел уху от пуза и даже объелся.

Мне тоже почему-то захотелось ухи, и я проглотил слюну, хотя совсем недавно ел оладьи с топленым молоком. И тоже от пуза.

— Пойдем, — сказал Толька, — надерем из хвоста Бодьки седого волоса для уды. На седой волос лучше ловится.

— Пойдем, — сказал я, на всякий случай заглянув в окно: Людмилка все так же сидела на лавке и возилась со своей куклой.

И мы пошли к озеру, где пасся старый мерин Бодя.