Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

Филиппу Васильевичу Мануйловичу в этом году стукнуло тридцать восемь лет. Последние пять лет он председательствовал в лужицком колхозе имени Семнадцатого партсъезда — уже после того, как в тридцать седьмом был арестован предыдущий председатель Иван Синица, из двадцатитысячников, присланный в колхоз из Смоленска. При Синице хозяйство обнищало, молодежь правдами и неправдами бежала из колхоза, и Филиппу Мануйловичу, к тому времени работавшему в Валуевичах инструктором райкома партии, пришлось вернуться в родную деревню и начинать все заново. И перед войной колхоз встал на ноги, расплатился с долгами, начал справляться с поставками. Кое-что оставалось и себе — и бегство из деревни прекратилось, а часть беглецов вернулась назад, не найдя для себя опоры в городе.

Перед самой войной почти всю молодежь забрали в армию, а в первые дни войны успели вычистить остальных, так что Лужи сразу же опустели и притихли, на деревенской улице можно встретить лишь женщин, подростков, стариков со старухами да немногих мужиков, не моложе пятидесяти. Филиппу Васильевичу выдали временную броню и в армию не взяли. Он должен был организовать уборку урожая, эвакуацию колхозного имущества и части людей — на случай приближения фронта, и все шло к этому, но в самом начале июля сорок первого фронт встал на какое-то время по Днепру, и казалось, что это окончательно, что немец хоть и близко, но до них не дойдет.

Однако затишье длилось недолго. Немцы неожиданно форсировали Днепр, десятого июля уже были в Валуевичах. Об этом, прикатив на велосипеде, сообщил старший сын Филиппа Васильевича Владимир. Он уверял, что видел немецкие танки и машины на той стороне Студенички, речушки мелкой, но с болотистыми берегами, что танки стоят перед мостками, и солдаты что-то там делают.

— Может, это наши? — не поверил Филипп Васильевич.

— Не, батя, не наши — с крестами.

Филипп Васильевич разослал своих сынов собирать колхозных бригадиров, велел поднимать людей, гнать в лес коров и прочую живность, запрягать оставшихся от реквизиции лошадей, грузить на них самое необходимое, уводить в лес всех, оставив лишь древних стариков да старух: их-то уж наверное не тронут, — да и то лишь потому, что кто-то же должен блюсти деревню, которая без людей быстро придет в разор и упадок.

Филипп Васильевич сам смотался к мосту и некоторое время наблюдал из укрытия, как немецкие саперы укрепляют мост для прохода танков.

— Вот что, — сказал он бригадиру полеводческой бригады Ивану Половичу, сопевшему рядом. — Возьми-ка сколь надо людей из своей бригады и, как стемнеет, мост этот сожги к чертовой матери. Иначе завтра утром немец будет у нас, и мы ничего не успеем…

— А если они не уйдут? Если они всю ночь будут строить?

— А я откуда знаю, уйдут они или не уйдут! — взорвался Филипп Васильевич. — Придумай что-нибудь.

Иван в конце двадцатых служил в Красной армии, и как раз в саперных войсках, незадолго до войны проходил переподготовку, но в сороковом провалился под лед, простыл, получил какое-то осложнение на легкие и отсрочку от армии. Ему, как считал Филипп Васильевич, ничего объяснять и советовать не нужно: сам все знает. Но положение было такое, что саперных знаний оказывалось маловато, и председатель колхоза, нахмуря свой квадратный лоб, посоветовал:

— Завали дорогу на спуске к Студеничке: там деревья сами, почитай, валятся, только корни подрубить… Давно уж надо было их свалить, пока кого не придавило, а теперь в самый раз будет.

Но немецкие саперы на ночь все-таки ушли в Валуевичи, и Иван Полович со своими людьми почти готовый мост сжег и дорогу деревьями завалил тоже.

К удивлению Филиппа Мануйловича не все лужевцы согласились покидать свои дома и бежать в леса, где манной небесной не пахло.

— Чего бежать-то? — говорил, набычившись, Егор Ивашкевич, мужик темный и необщительный, хотя других претензий к нему у председателя колхоза не имелось: работал, как и все, не лучше и не хуже.

— Как это чего? — не понял Филипп. — Ворог же идет лютый, аль не слыхивал, что он в других местах вытворяет?

— Слыхать-то слыхал, а только все это враки. Я немца по Первой мировой помню: народ культурный, берут, конечное дело, себе на пропитание, так свои берут еще больше. А своих баб да ребятишек тащить в леса на погибель не дам. Тут переждем, чем кончится.

— А если начнет насильничать, тогда что? Тогда будет поздно локти кусать.

— Ничего, мы беспартийные, это тебе надо их бояться, а нас им трогать резону нету.

— Ну, смотри, Егорша, как бы потом не пожалеть. Наши скоро возвернутся, что им скажешь? Жил, мол, такая-этакая, рядом с германцами, потчевал их хлебом-солью. Так, что ли?

— Это как получится, председатель. А меня ты не неволь.

И еще несколько семей бежать в лес отказались.