Оборудование, станки и механизмы демонтировались, грузились в вагоны, отправлялись на Восток. Туда же эвакуировались рабочие и инженерно-технический персонал вместе с семьями. Андрея назначили членом штаба по эвакуации, работал он по двадцати часов в сутки. Немцы бомбили Москву.
И вот, когда был отправлен последний эшелон, всем оставшимся неожиданно предложили на выбор: или эвакуация, или рабочий батальон. Почти все выбрали второе.
Андрея Задонова назначили командиром роты. В роте три взвода, каждый из шестидесяти человек. Три роты составляют батальон. А еще разведчики, кошевары, повозочные, итого — около семисот человек. Обещали батальону со временем придать саперов и связистов, а пока, за отсутствием таковых, сами обучались минному делу, оказанию первой помощи раненым, организации связи и работе с телефонными аппаратами: обещанного, как известно, три года ждут.
Андрей оказался почти единственным из командиров рот, кто более-менее знал военное дело применительно к современным условиям боя. Поэтому поначалу учил всех и всему сразу, что знал сам. Но в конце третьей недели в батальон прислали командиров рот и взводов, выписавшихся из госпиталей и уже понюхавших пороху. Они-то и взяли на себя все обучение ополченцев. Тогда же Андрея с ротных понизили до взводного, а командиром роты стал старший лейтенант Олесич, с лицом топориком и бегающими светлыми глазами.
— Ну, покомандовал, и будя, — сказал Олесич, кривя остренькое свое лицо снисходительной усмешкой, когда Задонов познакомил его с ротой. — Командовать ротой — это тебе, паря, не бумажки писать. Тут злость нужна и… это самое… безжалостность. А ты, йёнт: ноги натерли. Как это так: ноги натерли? А куда, йёнт, смотрел взводный? А ротный? Они у тебя портянки заворачивать не умеют, а ты — тактика ближнего боя! Сказанул, йёнт! Зачем, спрошу я тебя, рядовому красноармейцу тактика? Она и взводному не нужна. Дело взводного, йёнт, поднять людей в атаку, показать личный пример, достигнуть вражеских окопов, и — коли, руби, режь. Какая тут, йёнт, тактика? Взводный живет одну атаку. Ротный — две-три. В лучшем случае — ранят. Обычно — наповал. А ты говоришь — тактика. Чушь это, йёнт. Я от тебя, профессор, буду, йёнт, требовать, чтобы твои бойцы умели быстро ходить и бегать, не терли ноги и в строю выглядели орлами. А то они у тебя, йёнт, ходят, как гуси беременные. Ты у меня смотри, йёнт, я не потерплю, чтобы, это самое… всякие там штучки. Я, брат, два раза раненый, за себя, йёнт, не отвечаю. Все понял?
Еще никто и никогда так по хамски и с таким унижением человеческого достоинства не разговаривал с Андреем Задоновым. Он слушал Олесича, бледнел, до боли в пальцах сжимал кулаки. Его не столько обидело, что понизили до взводного, сколько презрительное к себе отношение этого солдафона. И не только к себе, но и ко всем остальным.
Они только что распустили роту, которой был представлен Олесич в качестве ее нового командира, стояли под старым дубом, но кругом сновали бойцы по своим делам, и разговор шел на пониженных тонах.
— Я все понял, товарищ старший лейтенант, — выдавил из себя Андрей каким-то деревянным голосом. — Я понял, что вы хам, что на людей вам начхать, что командовать людьми вы не имеете права.
— Ч-что т-ты с-сказал? — вдруг начал заикаться Олесич, уставившись на Задонова побелевшими от бешенства глазами. — Да я т-тебя… по з-законам в-военного в-времени… А ну п-пойд-дем, п-пот-толк-куем. — И потянул Задонова за рукав в глубь леса, на опушке которого строились оборонительные укрепления.
Задонов отбросил его руку, пошел первым. Он был весь в мать: быстро загорался, не скоро остывал. На сей раз ему хотелось раз и навсегда установить между Олесичем и собой ту дистанцию, которая бы не позволяла ротному по хамски относиться к своему подчиненному.
— Стоять! — вскрикнул сзади Олесич высоким истерическим голосом, когда они вышли на небольшую полянку, окруженную со всех сторон непроницаемыми кустами лещины.
Задонов встал и повернулся к нему лицом.
Тот приблизился, схватил Андрея за отвороты телогрейки, потянул вверх.
— Ты думаешь, напугал меня! — зашипел он в лицо. — Меня, боевого командира! Да я смерти сто раз смотрел в лицо, и чтобы такого слизняка, йёнт… Да я тебя, йёнт… Да ты у меня, йёнт… сапоги, йёнт, лизать мне будешь! На одной ноге, йёнт, вертеться! Мразь! Говно! Удавлю!
И тут же осел от двойного удара по почкам, хватая ртом воздух и с детским удивлением глядя снизу вверх на Задонова.
— Следующий раз получишь по морде! — пообещал Задонов, одернул ватник, поправил кобуру и пошел назад, всем телом своим ожидая, что сзади щелкнет курок и раздастся выстрел. Но ни щелчка, ни выстрела не последовало.