Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Боюсь, что немцы не оценят нашего благородства. Я тут читал немецкие газеты. В них Геббельс сравнивает нас с гуннами, которые идут в Германию, чтобы уничтожить немецкий народ и его культуру. И не только немецкий, но и все другие народы, всю европейскую культуру. И будто бы они, немцы, защищают от нас Европу, и поэтому все европейские народы должны сплотится в борьбе с нашествием новоявленных гуннов. Не больше и не меньше. И немцы верят Геббельсу. Потому и дерутся так упорно, что еще больше озлобляет наших солдат. И не только немцы. У них в эсэсовских войсках кого только нет: и французы, и бельгийцы, и чехи, и поляки, и наши прибалты, и русские. Им-то, казалось бы, чего ради так драться? А вот поди ж ты.

— Пропаганда действует. Ведь немецкий народ Гитлера поддерживал, шел за ним без всяких сомнений. Были, конечно, исключения, но в массе своей… И поведение наших солдат с психологической точки зрения понятно и объяснимо, — кивнул головой Матов. — Я сам, признаться, с удовлетворением смотрю на развалины их городов. Но если это неизбежный результат боевых действий. В то же время мы, командиры воинских подразделений, не имеем права поддаваться эмоциям. Мы обязаны смотреть в будущее и убеждать наших бойцов в бессмысленности уничтожения ради уничтожения. Беда в том, что соблазну пограбить, погреть руки подвержены не только рядовые бойцы, но и командиры. И даже работники политорганов. Солдат возьмет себе какой-нибудь коврик или безделушку, а эти рыщут в поисках произведений искусств, музейных ценностей, они рассчитывают на будущее. На очень безбедное будущее, — уточнил Матов.

— Полностью с вами согласен, Николай Анатольевич. Эти пострашнее будут всех заурядных мародеров, вместе взятых. Давно известно, что ко всякому благородному делу всегда прилепляется всякая сволочь, и тоже под видом благодеяний для всего человечества. Конечно, все это со временем образуется, войдет в рамки, утрясется. Сейчас главное — закончить войну, — решил перевести разговор на другую тему Алексей Петрович. — Мне сказали, что вас отвели в тыл на переформирование. Скажите, Николай Анатольевич, с чем связана заминка в наступлении наших войск? Поговаривают, что командование фронтом не ожидало такого сопротивления немцев, войска не были к нему готовы. Может быть, если иметь в виду предыдущее наше победоносное шествие через Белоруссию и Польшу, мы слишком задрали нос?

— И это тоже имело место, дорогой Алексей Петрович. Но главное, конечно, не в этом. Главное в том, что мы вступили на территорию врага, что очень ударило по самолюбию немцев. Дерутся они отчаянно. К тому же Зееловский укрепрайон оказался более крепким орешком, чем мы ожидали. До этого мы наступали… как бы это вам сказать? — на полной инициативе командиров среднего звена: от дивизии до батальона и роты включительно. Более высокое командование лишь определяло направление и фиксировало достигнутое. Сейчас от батальонов мало что зависит: нужны армии, нужна координация сил более высокого масштаба. К сожалению, человек перестраивается с одного ритма на другой не сразу. Так что заминка наша перед Зееловскими высотами не более чем заминка. Да и командующий фронтом у нас не из тех, кто позволит слишком расслабляться.

— Спасибо за разъяснение, Николай Анатольевич. А то некоторые головы высказывают предположение, будто Жуков выдохся. Признаться, я не поклонник этого человека именно как человека, но как полководец он, безусловно, наиболее талантливый в Красной армии. Этого у него не отнимешь. Хотя за ним числится изрядное количество ошибок и промахов.

— Это какие же? — насторожился Матов.

— Ну, взять хотя бы его попытки использовать десантные войска. Все они, насколько мне известно, оказались, мягко говоря, не самыми удачными. В Бесарабии в сороковом обошлось без больших жертв только потому, что румыны сопротивляться и не думали. Под Москвой десантники оказались в окружении вместе с Тридцать третьей армией и кавалеристами. А форсирование Днепра! Целую дивизию выбросили на головы немцам, да еще ночью, и почти вся дивизия погибла, не оказав никакого влияния на ход сражения за Днепровские плацдармы. Говорят, Сталин крепко отругал Жукова за это десантирование, — с удовлетворением заключил Алексей Петрович. И тут же воскликнул: — А так называемая Корсунь-Шевченковская операция! Там Жуков, руководивший действиями Первого и Второго Украинских фронтов, явно проглядел удар Манштейна во фланг войскам Ватутина. Тут-то Конев и перехватил у него инициативу, наябедничал Сталину, и тот поручил Иван Степанычу завершить операцию. Завершил он ее, надо признать, неплохо, хотя и упустил генерала Штеммермана вместе с офицерами его штаба.

Пожилой солдат в белой куртке и колпаке прикатил хромированную тележку с кастрюльками и тарелками, начал сервировать стол.

Полковник Матов хмурился, сворачивал и разворачивал накрахмаленную салфетку.

Алексей Петрович, заметив, что его слова восприняты слишком болезненно, дождался, когда они снова остались одни, завершил перечисление ошибок Жукова на вполне оптимистической ноте: