Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Много куда. Пока вы тут топтались на Кюстренском плацдарме, а Жуков с Рокоссовским громили Померанскую группировку немцев, я побывал в Крыму на конференции глав правительств союзных держав, затем в Будапеште и Вене. Кстати, в Румынии, Венгрии и Австрии наши солдаты ведут себя совсем не так, как здесь, в Германии. Хотя и румыны, и венгры, и австрийцы с нами тоже воевали и тоже бед принесли немало. Особенно венгры, которые чаще всего выступали в роли карателей на оккупированной территории. Однако символом всех наших бед и страданий все-таки остается немец… Но это так, к слову, — поправился Алексей Петрович. — Вена, между прочим, практически не разрушена. И встречали нас там восторженно. Тоже от немцев, видать, натерпелись. А ведь так называемый аншлюс Австрии приняли… тоже с восторгом. Ну да бог с ними, — махнул рукой Алексей Петрович. И закончил: — Из Вены снова в Москву, отписался и сюда. Хочу попасть в Берлин вместе с передовыми частями. А вы надолго здесь застряли?

— Думаю, что нет. Надеюсь, тоже пойдем в Берлин, хотя и не в числе первых. Собственно, для того нас и отвели в тыл, чтобы пополниться и подучиться, как воевать в условиях такого большого города.

— Это хорошо. Надо полагать, бои за Будапешт нас кое-чему научили. Там мы полезли в город нахрапом, — как же: мы теперь о-го-го! — а затем четыре месяца толклись вокруг да около. И ладно бы, если бы только толклись, а то ведь немец там показал, что его нахрапом не возьмешь. И пока у командования мозги прочистились, сколько людей потеряли — страсть. Лишь когда к войскам Малиновского подключили армии Толбухина, дали им вдоволь артиллерии и авиации, да новейшие тридцатьчетверки и самоходки, только тогда все решилось за несколько дней. Надеюсь, Жуков и Конев учли эти наши, мягко выражаясь, недочеты.

— С вами, Алексей Петрович, опасно разговаривать: для вас, журналиста, маршалы ничего не значат, а я, грешный, перед генералом тянусь, — засмеялся Матов.

— Положим, вы несколько преувеличиваете, Николай Анатольевич, мою независимость и смелость. Это я с вами такой храбрый, потому что немного знаю вас по совместным странствиям по немецким тылам. А более всего о вас узнал от генерала Угланова. С другими я себе таких вольностей не позволяю. А уж в своих писаниях — тише воды, ниже травы. Так что вы извините меня, дорогой мой Николай Анатольевич, за мои гражданские дерзости. Больше не буду.

— Да нет, что вы, Алексей Петрович! Я ведь и сам грешен. В том смысле, что пытаюсь в каждом деле докапываться до сути. А в таких случаях, сами понимаете… Но, опять же — всему свое время.

— Очень хорошо вас понимаю, Николай Анатольевич. Сам подобным же качеством характера не только раз-двоен, но и рас-троен и рас-четверен. Ничего, кроме головной боли, из такого саморазмножения не получается. Как говорится, замнем для ясности. — Алексей Петрович усмехнулся чему-то своему, встряхнулся и, лукаво поглядывая на Матова, предложил: — Давайте встретимся в Берлине. Как вы на это смотрите?

— С удовольствием, Алексей Петрович. Только должен вас предупредить, что мой капэ будет находиться там буквально на линии огня: у боя в условиях города своя специфика.

— Ну, этим-то вы меня не испугаете. И позвольте мне в таком случае выпить за нашу встречу в Берлине! — возгласил Задонов и опрокинул рюмку в рот.

Глава 9

Часа через полтора «опель» Задонова катил в сторону Берлина, затерявшись среди колонн танков, артиллерии, машин с пехотой, походных кухонь, санитарных фургонов, передвижных ремонтных мастерских, обозных фур и многого еще чего, что с ревом, криком и матюками двигалось в одну сторону мимо вывернутых из земли бетонных надолб, извилистых окопов, перепутанной колючей проволоки, развороченных дотов, замерших по обочинам «тигров», «пантер» и «фердинандов» с поникшими орудийными стволами, мимо фанерных пирамидок с жестяными звездами на них и свеженасыпанными холмиками. Поток этот захлестывал покинутые жителями городишки, разрушенные или почти не тронутые войной, угрюмые замки, сбивался возле взорванных мостов, у понтонных переправ.

Еще никогда Алексей Петрович не видел ничего подобного за все годы своего скитания по фронтовым дорогам. Казалось, что вся эта огромная масса людей и техники, еще недавно распыленная на огромных пространствах советско-германского фронта, теперь сконцентрировавшись на одной цели, неудержимо движется к ней, подгоняемая не столько чьими-то командами, сколько своей собственной стихийной волей.