Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Нет, мы тоже были бы не против иметь настоящие тетрадки, интересные книжки, учебники, которые у нас в классе один на троих, а я — так еще и цветные карандаши, и краски, но и без них не так уж плохо живется. Главное — есть небо, в которое можно пялиться хоть весь день и выискивать среди облаков всяких чудовищ, есть трава, на которой можно валяться, есть деревья, по которым можно лазить, есть развалины, где хорошо играть в войну, есть степь, куда можно уйти далеко-далеко, есть Меловая балка, а в Меловой балке родник, в котором очень холодная и вкусная вода. Есть, наконец, папа с мамой и приятели — чего еще надо для жизни? Ни-че-го.

Мы бежим мимо двухэтажных домов, которые достраивают все те же немцы, мимо развалин, в которых нам известен каждый кирпич, мимо базара, где продают всякую всячину, где недавно мне купили новые штаны и сандалии и где тоже все кричат и пляшут. И даже слепой дядя-инвалид с аккордеоном.

Вот и школа. Во дворе столпотворение. Играет музыка — это директор завел патефон и выставил его в окне своего кабинета. Патефон поет про синий платочек и темную ночь, про всякое другое. Кто-то из старшеклассников усердно накручивает его ручку, чтобы он не переставал петь.

Мы выстраиваемся в линейку. По классам. И ждем. Потому что директор школы все еще что-то кричит в телефонную трубку, стоя у окна, и все еще гудят заводы и паровозы, и директор затыкает пальцем одно ухо, чтобы лучше слышать то, о чем говорит трубка в ухо другое. Среди этого гуда я различаю хриплый гудок папиного завода. Вот директор перестал слушать и кричать в трубку, пропал, затем появился на крыльце и вышел на самую середку школьного двора. Он велел нам оставить в классе свои сумки и снова построиться.

С криками мы разбегаемся по классам, бросаем сумки на парты и несемся назад: ясно, что мы куда-то пойдем и что уроков сегодня не будет. Ура! Нам раздают красные флажки. Старшеклассникам вручают портреты вождей и главного вождя — товарища Сталина, большие красные флаги. Со всем этим мы Первого Мая ходили на демонстрацию. Значит, сегодня опять демонстрация. Нас строят в колонну по четыре, впереди барабанщики: «Трах-та-ра-рах-тах-тах-тах-тах!» — и мы выходим на улицу.

А улица вся запружена народом. И откуда столько народу взялось, не понять. Особенно если учесть, что сегодня рабочий день. Оказывается, это вторая и третья смены вывалились на улицу, потому что какой же сон, если Победа! Никакого. А еще всякие тетки, которые не работают, бабки и дедки. А еще инвалиды на костылях, а которые без обеих ног, те на верещащих сухими подшипниками «тачанках», а которые совсем слепые, тех ведут под руки, и на пиджаках у них сияют медали и ордена. Ну и босоногая малышня — как же без нее! И собаки — много всяких собак, которые бегают среди людей, высунув языки, ничего не понимая! И вся эта орава валом валит к главной площади, где горком и советская власть.

Чем ближе мы подходим к этой площади, тем больше народу. Вот уже и оркестры заводские появились, блестят на солнце трубы, трубачи надувают щеки и шевелят пальцами. А тети и бабки всякие плачут, иные даже идти не могут, так сильно они плачут, их тоже ведут под руки, потому что на войне убило их дядей, то есть мужей, пап и сыновей. И инвалиды тоже плачут, потому что им жалко своих рук и ног, которые им отстрелили проклятые фашисты, жалко других инвалидов и убитых. А моего папу не убило, потому что он был в Ленинграде и чуть не помер от голода.

И я тоже плачу, глядя на них, потому что мне жалко всех. Плачу и смеюсь, потому что Победа. И не я один: все радуются и плачут.

На площади не протолкаться. Народу больше, чем на Первое Мая, наверное, раз в сто. А может, и в тыщу. Попробуй-ка сосчитай. Не сосчитаешь. Какой-то дядька на трибуне что-то кричит и размахивает руками, но его совсем не слышно, однако все кричат «ура» изо всех сил, чтобы было как можно громче и веселее. И я тоже ору, и Игорь, и вся школа.

И еще кто-то потом говорил с трибуны, и одна девочка из нашей школы, и еще из другой школы, что на другом конце Константиновки, и какая-то тетя, и какой-то дядя военный, который весь в орденах, и другой дядя военный, но почти без орденов, потому что работал в тылу. И ему тоже хлопали и кричали ура. Потому что — Победа.