Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Илы уходят на свои аэродромы, Кукушкин повернул свой полк им вслед, а навстречу уже летели пикировщики и истребители — добивать то, что осталось от вражеской колонны.

«Ну, вот и славно, — думает генерал Кукушкин, оглядывая горизонт. — А вы как думали? — мысленно обращается он к тем немцам, живым и мертвым, оставшимся на шоссе. — Вы думали, что мы вам поддадимся? Вы думали, что нас можно взять на испуг? Вы здорово просчитались, господа фрицы. Не на тех нарвались. Да. Вот теперь и расхлебывайте то, что заварили. А вы как думали? То-то и оно».

Но в душе у генерала Кукушкина нет ни торжества победителя, ни удовлетворения, как бы он себя мысленно ни уговаривал. В ней прочно угнездилась серая тоска по погибшим товарищам, по поруганной своей земле. И генерал знает, что тоска эта неизлечима, что она умрет вместе с ним, и разве что внучка его не будет знать этой тоски, начнет все сначала, с белого листа. А он… он со временем уйдет на покой, станет разводить цветы, посадит сад… ну и что там еще. Дальше этого мысли его не идут: дальше некуда.

Глава 21

Генерал-полковник Валецкий, как только пришло сообщение о том, что берлинский гарнизон согласен на капитуляцию, почувствовал вдруг такую усталость, что даже телефонная трубка в его руке показалась ему неподъемной гирей, и он, неуклюже уронив ее на рычажки полевого телефонного аппарата, вопросительно посмотрел на своего начальника штаба, как бы ища у него подтверждения полученному сообщению из штаба фронта. Начальник штаба улыбался во весь рот, и еще кто-то улыбался, а за стеной уже бесновалось море выплеснувшейся наружу человеческой радости и восторга. Но генерал Валецкий не чувствовал ни этой радости, ни восторга. Все, что он чувствовал, было безмерной усталостью, которая придавливала его к стулу, и даже к земле, а может быть и дальше. Все в нем опускалось, все вместе и по отдельности, и он ничего не мог с этим поделать.

— Что с вами, Петр Вениаминович? — донеслось до слуха Валецкого откуда-то издалека, и он увидел своего начальника штаба где-то вверху, затем чей-то испуганный голос:

— Доктора скорей! Доктора!

Потом генерала Валецкого, большого и тучного, долго поднимали, облепив со всех сторон, и бережно положили на что-то жесткое. Все это было мучительно, но генерал терпел, зная, что он над собой не властен. Жесткость своего ложа Валецкий чувствовал только первые мгновения, затем она пропала, тело растеклось по ложу, и теперь уже не имело никакого значения, жесткое оно или мягкое, главное — он лежал, и притягательная сила земли или еще что-то, постепенно ослабела. Теперь Валецкому не хотелось ничего, а все бы вот так лежать и лежать. Нет, через минуту захотелось: захотелось увидеть небо, солнце, распускающиеся деревья и траву. Хорошо бы и лежать на траве и вдыхать ее пряный запах.

Кто-то наклонился над ним, и Валецкий произнес тихо, очень тихо, даже сам не услышал своего голоса:

— Вынесете меня на воздух.

— Что? Что вы сказали, Петр Вениаминович?

— На воздух, — повторил Валецкий.

И кто-то перевел его желание неуверенным голосом:

— По-моему, он просит вынести его на воздух.

— Да-да, давайте несите! — приказал кто-то.

Но кто-то возразил:

— Погодите, надо сделать укол.

Укола Валецкий не почувствовал. Зато почувствовал, как тело закружилось в легком танце, как кружилось когда-то в молодости, только не в танце, а… нет, никак не вспоминается, где оно так легко, так невесомо кружилось. Но даже вспоминать не хотелось. И вообще ничего не хотелось: ни видеть, ни слышать, ни даже дышать.

А снаружи что-то настойчиво лезло в его сознание, требовательно стучалось в мозг:

— Что у него?

— Похоже на инфаркт.

— Это опасно?

— Да, разумеется, но мы принимаем меры… мер-ры… мрррры… шшш-ши…

Очнулся Валецкий и увидел над собой белое небо. «Разве небо бывает белое?» — подумал он, но подумал без удивления. Затем среди белого неба возникло белое лицо, очень похожее на лицо жены, но постаревшее.

— Петя, как ты? — спросило лицо, шевеля белыми губами. И тут же, спохватившись: — Только ты ничего не говори: тебе нельзя говорить и даже шевелиться. У тебя был сердечный приступ. Сейчас все позади. И я рядом с тобой. Все будет хорошо, Петенька. Все будет хорошо.

Давно Валецкого никто не называл Петенькой. Очень давно. Даже не помнит, когда это было. Кажется, до войны. Жена. Ну да, конечно. Кто же еще? И он удовлетворенно прикрыл глаза и погрузился во что-то мягкое, пушистое и снова полетел, кружась высоко над землей.

Глава 22

Миновало еще несколько дней после капитуляции Берлинского гарнизона. Они прошли в хлопотах: войска надо было где-то размещать, кормить, мыть и прочее. То же самое и с техникой.

Жуков лишь заглянул в Имперскую канцелярию, где с глубокомысленным видом копались представители НКВД, поинтересовался, нашли ли Гитлера, ему сказали, что нашли трупы Геббельса, его жены и детей, а Гитлера не нашли: может, удрал. Правда, нашли тут какую-то челюсть, может, Гитлера, может, еще кого, но Жукова это мало интересовало. Энкэвэдэшники темнят, как всегда.