Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Когда-то что-то в этом роде говорил ему генерал Угланов — о барском снобизме и пролетарском высокомерии, — но Матов не придал значения его словам, посчитав их необъективными. Сам он, не столь широко образованный, как генерал, закончивший Академию Генштаба еще до Первой мировой, знавший несколько языков, относился к Угланову с большим уважением, но завистью не страдал. Почему же другие должны быть хуже его, Матова? Но «черная дыра» подсказала, что таких леваковых, чем выше они стоят, тем больше, и наверняка леваковщиной объясняются репрессии против командного состава Красной армии в тридцатые годы: серость, безграмотность, высокомерие и маниакальная подозрительность объединились из стадного чувства самосохранения, чтобы раздавить профессионалов и интеллектуалов. И раздавили. А объединиться им было тем проще, что преследовали они низменно корыстные, изначально примитивные цели, что и привело к примитивизации их поведения. Ведь известно же, что примитивные организмы проявляют наибольшую способность к организации и создают весьма сложные общественные структуры. Взять хотя бы тех же муравьев или пчел… Разумеется, и среди тех, кого раздавили, имелись карьеристы и люди, не чистые на руку, не исключено, что и шпионы тоже, но в большинстве своем… хотя, конечно, все это не так просто, значительно сложнее, чем кажется, а там черт его знает… Надо признаться, что «черные дыры» открывались Матову, человеку совестливому, и раньше, но лишь сравнительно недавно он перестал бояться в эти дыры заглядывать. Однако открыть для себя другой мир — полдела. Надо еще изучить его досконально, определить к нему свое отношение. А для этого нужна не только безоглядная смелость, но и что-то большее, чего полковник Матов в себе не находил…

Зазвонил телефон.

Матов снял трубку: начальник оперативного отдела штаба армии интересовался, когда Матов будет на КП дивизии. Матов ответил, что выезжает через несколько минут. Положив трубку, он потер лоб: какую-то очень важную мысль перебил телефонный звонок… Профессионалы, интеллектуалы… Ах, да!

Однажды, за несколько дней до отъезда на фронт, Матов отважился и спросил генерала Угланова:

— Константин Петрович, вот вы… вы же советскую власть, как я понимаю, особенно не жалуете, а служите ей верой и правдой. Что это, стечение обстоятельств или?..

— Или обычное шкурничество, хотите сказать? — генерал внимательно посмотрел на Матова поверх очков и, встретив такой же испытующий взгляд, первым отвел глаза в сторону. Потом вышел из-за стола, — невысокого роста, сухощавый, больше похожий на кабинетного ученого, чем на военного человека, два года проведшего в окопах Первой мировой, — походил взад-вперед по пестрой деревенской дорожке, сцепив за спиной руки и чуть согнувшись, будто преодолевая встречный ветер, заговорил в своей обычной, неторопливой, манере:

— Наверное, признайтесь, я кажусь вам странным человеком: дворянин старой фамилии, верой и правдой служил царю-батюшке, а теперь вот, и уже давно, большевикам, которые этого царя-батюшку отправили на тот свет вместе с чадами и домочадцами… — Посмотрел на Матова испытующе, затем продолжил: — Ну, этот вопрос не такой уж сложный: многие из нас были недовольны тем положением, которое сложилось в русской армии к семнадцатому году. Да и в самой стране. И дело тут не в кажущемся засилье немцев в высших эшелонах власти, а в распущенности, вседозволенности и… как бы это вам сказать… в апатии и даже в обреченности большей части русского офицерства, явившихся отголоском позорного поражения в войне с японцами. Но хуже всего, что в армии после этого позорного поражения моральный климат почти не изменился к лучшему, и большинству из нас казалось, что существуют какие-то темные силы, препятствующие этим изменениям. И силы эти сосредоточены вокруг царского двора и как-то связаны с заинтересованностью Европы в слабой России. К тому же война многим казалась ненужной, бессмысленной, не в интересах России. Воевать за Босфор и Дарданеллы? А кто нам запрещал по ним плавать? Освободить Константинополь от турок? А кому это нужно? Грекам? Сомнительно. Очень сомнительно.

Угланов помолчал, собираясь с мыслями, а может быть, ожидая возражений от Матова, но тот и не думал возражать. И он продолжил: