Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Та, мабуть, з пивгодины буде. Но пишлы швыдко, дюже швыдко пишлы, товарищу старший лейтенант.

— Вы, когда имущество укладывали на повозки, ничего такого не заметили? Ничего такого недозволенного, — пояснил Кривоносов, давая понять своим вопросом, что он здесь не случайно, а по делу.

— Та ни-и! Якэ там недозволянне? Нэма ничого такого. Чи мы ни этого… не соображаемо? Усе мы соображаемо, товарищу старший лейтенант.

— Оружия трофейного или еще чего? — настаивал Кривоносов.

— Нэма, нэма, ничого нэмае.

— Смотрите мне! Узнаю — не поздоровится! — и Кривоносов зашагал в сторону передовой, подумав вдруг, что и правда, придет кому-нибудь в голову, что он отстал специально, чтобы быть подальше от линии фронта: ведь рапорты писать может не только он, но и другие. Тот же капитан Моторин, например… Тоже, между прочим, функции свои выполняет недостаточно активно, не ведет разъяснительной и воспитательной работы с личным составом.

Большущая оранжевая луна поднялась над лесом и равнодушно наблюдала за тем, как старший лейтенант Кривоносов месит сапогами грязный снег, сто раз перемешанный гусеницами танков и тягачей, копытами лошадей, солдатскими сапогами. Через дорогу наискось лежали густо-синие тени, в небе стоял ровный неумолчный гул, будто что-то висело там, зацепившись за звезды, и гудело, гудело недовольно, высматривая свои жертвы. С тех пор, как Кривоносов на передовой, он чуть ли не впервые слышит этот гул: небо разъяснилось, очистилось от облаков, того и гляди налетят немецкие самолеты и начнут кидать бомбы, а поблизости ни окопов, ни блиндажей.

Ничего так не боялся старший лейтенант Кривоносов, как немецких самолетов. Еще с тех пор, как он командовал ротой в заградотряде в Донских степях в сорок втором году, живет в нем этот страх перед небом. Лучше рукопашная в окопах, погони за преступниками или диверсантами, чем та беспомощность и беззащитность, которые испытываешь, когда на тебя сыплются сверху бомбы. От снарядов и мин можно спрятаться, переползая из воронки в воронку, ибо дважды в одну воронку снаряд, как правило, не попадает. А бомбы могут и дважды, и трижды.

Кривоносов шагал и оглядывался по сторонам.

Час назад здесь было такое движение, что не протолкаться, а сейчас лишь редкие повозки попадались навстречу или обгоняли Кривоносова с Пилипенко. На одну из таких повозок они в конце концов сели и с час примерно тряслись по избитой донельзя дороге. Вскоре стали видны осветительные ракеты, взлетающие над лесом, указывающие передовую, отчетливее доносились пулеметные очереди. Возница из артиллерийского обоза повернул в сторону, и Кривоносов вынужден был оставшийся путь проделывать пешком.

Старший лейтенант шагал по месиву из песка и снега, раздумывая о том, где искать майора Голика и как подать ему свое намерение арестовать двоих солдат, как вдруг от ближайшей сосны отделилась человеческая фигура и кинулась прямо к Кривоносову. Тот лапнул кобуру, забыв скинуть рукавицу, и от беспомощности своей покрылся липким потом.

— Так это ж Олесич, товарищ старший лейтенант! — воскликнул Пилипенко, опуская автомат. — Значит, и наши где-то рядом.

Олесич подбежал, остановился в двух шагах, запаленно дыша, будто пробежал не меньше километра. На груди его, торча в обе стороны, висел автомат, за спиной горбился вещмешок.

— Товарищ старший лейтенант, — заговорил он громким шепотом, — у меня к вам важное сообщение. Давно вас здесь дожидаюсь.

Кривоносов оправился от испуга, развел плечи, выпятил грудь. Увы, это был уже не тот Пашка Кривоносов, который когда-то работал следователем ГПУ, командовал взводом лагерной охраны, потом во главе роты спецназначения гонялся в Кавказских горах за бандитами, воевал в заградотряде, был ранен, служил по линии НКВД на степном полустанке. Порастерял за последний год свою лихость и доблесть Пашка Кривоносов, ничего больше так не хотел он в этой жизни, как вернуться в город Чкалов, где обещала ждать его эвакуированная из Воронежа учительница с сыном-малолеткой, которых он подкармливал из своего особого пайка, высылал свой аттестат и получал письма, которые неизменно начинались словами: «Милый мой Павел».

— Обратитесь по форме, рядовой Олесич! — произнес Кривоносов хриплым шепотом.

— Да какая там форма, товарищ старший лейтенант! — всплеснул руками Олесич. — Отойдемте в сторонку. Вон туда, к елкам, там не видно, а Пилипенко пусть здесь пока постоит. Пойдемте! — И Олесич, не оглядываясь, сошел с дороги и углубился в лес.

Кривоносов последовал за ним.

Глава 10