Жернова. 1918–1953

Что будет дальше, чем обернется возможная победа над генсеком, Николай Иванович не знал, даже не представлял себе самые первые шаги руководящих органов без Сталина. По-видимому, придется пойти на союз… во всяком случае — на компромисс с оппозицией, возглавляемой Зиновьевым и Каменевым. Разумеется, без Троцкого, который всех непременно подомнет под себя. Впрочем, там будет видно. Главное, как говаривал Ленин, ввязаться в драку, а уж события подскажут, в какую сторону поворачивать руль корабля…

На заседании Политбюро предложение Сталина о введении чрезвычайных мер по отношению к крестьянству было отклонено большинством голосов. Перед голосованием Бухарин так ярко и образно расписал все ужасы, которые последуют вслед за принятием «чрезвычайки», что члены ЦК стали поеживаться и хмуро поглядывать друг на друга. Несомненно, красноречие Николая Ивановича оказало решительное влияние на результаты голосования. Даже Генрих Ягода — и тот отважился пойти против генсека.

Такого быстрого и ошеломляющего успеха Бухарин не ожидал, он рассчитывал, что Сталин пренепременно даст бой своим оппонентам, пустит в ход всю свою казуистику и способность выдавать черное за белое. Ничего похожего не произошло. Более того, Сталин на этот раз был вял, без конца возился со своей постоянно гаснущей трубкой, устало поглядывал на спорщиков, не перебивал ораторов, как обычно, неожиданными вопросами, бесшумно прохаживался за спинами членов президиума, подолгу стоял у окна, курил. Он то ли чего-то ждал, — чего-то такого, что само по себе, помимо его воли, окажет влияние на членов ЦК и заставит их поддержать его предложение, то ли ему было все равно, поддержат его или нет. Во всяком случае, Бухарин не заметил, чтобы Сталин огорчился своим поражением. Не исключено, что генсек смирился с такой возможностью заранее, поэтому и чувствовал себя неуверенно. Может быть, он устал от власти? Испугался своих непомерных притязаний? Ищет способ уйти незаметно в сторону от большой политики?

Что бы там ни было, вопрос о свержении Сталина поставлен на повестку дня. И поставлен ни кем-нибудь, а именно Бухариным, которого даже Ленин считал выдающимся теоретиком партии. Что же из этого следует? Из этого следует, что большинство ЦК и Политбюро на стороне Бухарина. Но на стороне Бухарина вообще, или только по вопросу «чрезвычайки»? В любом случае этого мало: пора искать себе союзников и в среде оппозиции. Без них власть в стране не удержать. Но это — тактика. Стратегия же определена голосованием против Сталина.

Поглядывая в зал на возбужденные лица членов ЦК, Николай Иванович испытывал самое настоящее вдохновение. Ему казалось странным, что до сих пор он сомневался в своих способностях противостоять Сталину.

Сталин… Ну что такое Сталин? Да ничего особенного! Человек, как и все, разве что наделенный азиатской хитростью и вероломством. Но вот этим его качествам противопоставлены железная логика и диалектика, взвешенность аргументации, сила неопровержимых фактов и выводов из этих фактов, вдохновение, наконец, — и Сталин сломался, скис, поднял вверх руки. А ведь это можно было сделать значительно раньше, если бы он, Бухарин, верил в свою… не звезду, нет, — к чему эта мистика! — а в самого себя.

Сразу же после заседания Политбюро Бухарин из своей квартиры позвонил Льву Борисовичу Каменеву и договорился о встрече. Сегодня же, не откладывая в долгий ящик.

— Я не могу вам сказать всего, — кричал Бухарин в трубку. — Но поверьте мне на слово: события разворачиваются таким образом, что медлить никак нельзя. Как говорил когда-то Владимир Ильич: сегодня еще рано, а завтра будет поздно.

— Хорошо, приезжайте, — согласился Каменев и тут же дал отбой.

Несколько секунд Бухарин с недоумением прижимал к уху онемевшую трубку: ему показалось, что в голосе Каменева, вопреки ожиданиям, не прозвучало ни энтузиазма, ни сугубой решительности. Впрочем, это уже не имеет значения. Небывалый душевный и физический подъем, какие редко выпадают в человеческой жизни, толкали Бухарина вперед, он был уверен, что на гребне этого подъема добьется всего. Даже такого, о чем раньше не смел и мечтать.

Вызвав машину, Бухарин спустился вниз.

Над Москвой неистовствовала гроза. Белые молнии с торжествующим треском рвали черные покровы ночи, между пламенеющими куполами соборов метались пушечные раскаты грома. Давящий гул водяных потоков, обрушившихся на Кремль, был похож на гул несущихся в ночи конных лав. Вот сейчас доскачут, сомнут, растопчут, изрубят звенящими клинками…

Бухарин, согнувшись, метнулся с крыльца к автомобилю, юркнул в открывшуюся дверь, перевел дух. Дождевые потоки с неистовым гулом штурмовали железную крышу над его головой, яростно кидались на лобовое стекло. Казалось, еще немного, и водяные струи разрушат хрупкое творение человеческих рук, ворвутся внутрь, зальют, закружат, понесут, гремя камнями, в кипящую под стенами Кремля Москву-реку.