Жернова. 1918–1953

— Мне надо быть в Анкаре не позже, чем через два дня. Завтра вечером на материке меня будет ждать авто.

— Я хочу написать письмо к нашим товарищам в СССР. Разъяснить им положение, указать пути… Ты сможешь доставить это письмо в Москву?

— Смогу, Лев Давидович, но не знаю точно, когда именно. Не уверен, что раньше осени. Осенью у меня отчет в ИНО ГПУ. Но вы пишите. Я еще к вам наведаюсь. И ни один раз. А пока, с вашего разрешения, я с Львом Львовичем займусь разработкой системы охраны вашей виллы. У меня на этот счет большой опыт. Мне почему-то кажется, что Сталин вместе с Ягодой замышляют против вас диверсию, а у вас тут: входи, кто хочет, и делай, что хочешь.

— Да-да-да! Увы! — воскликнул Троцкий. — Я — всего-навсего эмигрант. Хотя Кемаль-паша и дал мне охрану, эта охрана не столько охраняет Троцкого, сколько надзирает за ним. Но я уверен, что мое пристанище на этом острове временное. Мне нужна Европа, мне нужно поприще, а не нора, из которой мне не дадут даже выглядывать на божий свет. Только мои книги дадут мне возможность вырваться на свободу. И ты, Яша, один из тех, кто поможет мне этого добиться.

— Я всегда к вашим услугам, Лев Давидович! — воскликнул Блюмкин.

* * *

Осенью 1929 года, едва Яков Блюмкин сойдет на причал Одесского порта, его арестуют, доставят в Москву. При нем обнаружат письма Троцкого к оппозиции, его книги и прочую контрреволюционную литературу.

Судебная коллегия ОГПУ постановит: Якова Блюмкина, 1900 года рождения, «за повторную измену делу пролетарской революции и Советской власти и за измену революционной чекистской армии — расстрелять».

Как известно, первой изменой Блюмкина — тогда еще эсера — было убийство в 1918 году в Москве германского посла Мирбаха. Это провокационное убийство сорвало и без того весьма хрупкий мир с Германией и спровоцировало наступление ее армий в глубь практически ничем не защищенной молодой Республики Советов.

Первую измену Блюмкину простили. Вторую — нет.

Конец третьей части

Часть четвертая

Глава 1

Гаврила Мануйлович отбывал свой срок не слишком-то далеко от родных мест — под Витебском. В декабре 28-го привезли его сюда в телятнике, битком набитом другими осужденными, и когда открыли двери вагона и они увидели представшую перед ними картину, каждый — кто молча, а кто в голос — ахнул: столько народу копошилось в низине на разрытом пространстве, чего-то таская, роя, громоздя из бревен и кирпича, что даже снегу из-за этой массы народу не было видно.

Пока шло следствие да суд, Гавриле казалось, что он один на всю страну пострадал невесть по какой причине, что из-за него одного, — ну, много, десятка таких же, — образован и сам суд, и всякие службы, и что едва его засудят, как им и делать-то ничего не останется. Думал еще Гаврила, что после суда посадят его в тюремную камеру, и будет он там сидеть в полном одиночестве все пять лет, с мышами и крысами, воя волком на тюремную решетку.

Хотя Гаврила повидал свет, а работая на железке, видел, между прочим, арестантские вагоны и лица арестантов сквозь железную решетку окна, в Смоленске — тюрьму, но все это его не касалось и как бы не существовало на самом деле. Потому что ничего такого, за что бы его самого могли упрятать в тюрьму, Гаврила совершить никогда не мог, и поговорка, что от тюрьмы да от сумы не зарекайся, сложена была не про него.

Ну, дрался он иногда — так это не в счет, потому что мужик — он на то и мужик, чтобы потешиться да силой своей помериться. Но чтобы обижать слабого или бить лежачего, так этого за Гаврилой не водилось. А Касьян, хотя мужик и не из слабых, вел себя неправильно, бумаг никаких на реквизицию мельницы не имел, схода крестьян деревни Лужи, который в 21-м году передал мельницу в полное Гаврилино владение, не собирал, и выходило, что действовал он вместе с уполномоченным самоуправно, хотя они и ссылались на какие-то распоряжения партии и правительства и постановление волкома.

А что Гавриле партия и правительство? Что ему, беспартийному, волком? Разве они что-нибудь смыслят в мельничном деле? Разве Гаврила за восемь лет мельничества кого-нибудь обмерил или обвесил? Подменил зерно или муку? Не сдал помольные налоги и прочие подати? Не было этого, не было!

И почему та же партия, за которую он молил бога, одной рукой дает, а другой отнимает? Так настоящая партия поступать не может. Так поступают только какие-нибудь вредные элементы, которые, по слухам, пролезли в эту партию, как тот же Касьян Довбня, чтобы вредить крестьянскому сословию.