Жертва

Я все еще не свыкся с пустотой, образовавшейся с отъездом Эви. Все время, что я жил в этом доме, в нем жили и Эви с Генри.

По временам мне не удавалось вспомнить ее лицо или звук голоса. Но в другое время ощущение ее кожи под моей ладонью, запаха ее волос оказывалось столь живым, что мне приходилось промаргиваться и напоминать себе: все эти запахи и прикосновения существуют теперь только в моей памяти.

Мы вернулись в дом, я выдал Генри собачью галету, проверил, не оставил ли кто сообщений на телефоне. Одно сообщение имелось.

Я поколебался, прежде чем прослушать его. Сообщение могла оставить Эви. Со времени ее отъезда в Калифорнию она звонила с полдюжины раз, и всегда в мое отсутствие. Я был совершенно уверен, что она нарочно звонит именно тогда, когда меня не бывает дома. Оставлять сообщения ей было легче, чем разговаривать со мной.

Сообщения Эви всегда были короткими и ничего личного не содержали. Речь в них шла главным образом о здоровье ее отца. Она неизменно просила меня обнять Генри, говорила, что обнимает меня. И все. Ни «люблю тебя», ни «скучаю».

Впрочем, это сообщение поступило не от Эви. От Алекс. «Брейди? Ты не перезвонишь мне, когда вернешься? Очень хочется узнать, как у тебя все прошло с Гасси». А затем тоном более мягким: «Я и выразить не могу, как благодарна тебе за то, что ты делаешь. Хочу угостить тебя обедом. Позвони мне, ладно? Даже если будет поздно. Я легла, но сна у меня ни в одном глазу».

Голос Алекс, с неизбежностью вызвавший в воображении картину — она лежит в огромной постели номера, который сняла в «Бест-Вестерне», — пробудил в моем мозгу давние воспоминания и картины совсем иные. Мы прожили вместе больше трех лет. Любили друг друга. И когда мы расстались, я думал, что никогда уже не встречу женщину, которую смогу полюбить.

Теперь же Эви находилась на другом краю континента, а Алекс в Конкорде, не больше чем в получасе езды от меня, и она позвонила в субботнюю ночь и своим хрипловатым голосом сказала, что благодарна мне и ждет моего звонка.

С минуту я простоял на кухне, держа в руке трубку. А потом положил ее на аппарат, свистнул, подзывая Генри, и мы с ним поднялись наверх, в спальню.

Глава 4

В понедельник после полудня, когда я составлял послание к «Всеамериканским перевозчикам», в дверь моего кабинета постучала Джули.

— Войдите, — громко сказал я.

— Я принесла тебе кофе. — Она поставила чашку на стол и уселась в кресло напротив. — Как тебе сочиняется?

— Ужасно, — ответил я. — Все эти точки с запятыми и «принимая во внимание» того и гляди загонят меня в гроб. Но к заходу солнца ты получишь черновой вариант и сможешь приняться за его редактуру.

— Прекрасно, — сказала Джули. — Страх как люблю вычеркивать твои точки с запятыми. Между прочим, тебе звонила адвокат Капецца.

— Лили Капецца? И чего же она хотела?

— Она представляет Клодию Шоу. Похоже, она считает, что тебе известно, чего ей хочется.

— Могла бы и соединить меня с ней, — сказал я.

Джули склонила голову набок, улыбнулась.

— Ну да, — согласился я. — Правильно. Пусть думает, что я слишком занят и на телефонные разговоры у меня нет времени.

— Выходит, у нас появился новый клиент?

— Да похоже на то, — ответил я. — Прости. Мне следовало предупредить тебя. Гас Шоу. Огастин. Брат Алекс. Он разводится.

— И тебе придется сражаться с адвокатом Капецца?

— Да, — сказал я. — Со страшной и ужасной Лили Капецца. Попробуй все-таки связать меня с ней. Нам уже есть о чем поговорить.

Несколько минут спустя на моем столе зажужжал интерком.

— Адвокат Капецца на первой линии, — сообщила Джули.

Послышался щелчок.

— Лили, — сказал я. — Как поживаете?

— Здравствуйте, Брейди Койн, — мягким, юным голосом, за которым скрывалось гранитное сердце и стальная воля, ответила Лили Капецца. — Хорошо поживаю, спасибо. А вот клиентка моя поживает плохо.

— И мой клиент тоже, — сказал я. — Каковы — с точки зрения вашей клиентки — шансы на примирение?

— Вы шутите, что ли? — рассмеялась Лили.

— Нет, — ответил я. — Не шучу. Мы же всегда выступаем за примирение. И вы, и я неизменно придерживались на этот счет одной точки зрения.

— «Два ноль девять А» делает примирение маловероятным, вам не кажется?

Я промолчал. О существовании запретительного судебного приказа Гас мне ничего не сказал.

Я услышал в трубке, как хмыкнула Лили.

— Он не сообщил вам, что ему запрещено приближаться к семье, не так ли?

— Бросьте, Лили. Что бы он мне ни сообщил, это касается только нас с ним.

— Он этот запрет оспаривать не стал, — сообщила Лили. — Запрет имеет силу до пятнадцатого мая, а к тому времени, как мы надеемся, развод будет признан окончательным.

— Может, расскажете мне о вашем подходе к делу? — попросил я.

— Это дело словно из прописей взято, — ответила она. — Мужчина с неустойчивой психикой, страдающий посттравматическим стрессовым расстройством, потерявший руку при взрыве самодельной мины, терроризирует жену и детей. Жаль, конечно, беднягу. Но прежде и превыше всего — забота о его жене и детях.

— Терроризирует? — переспросил я. — А это не слишком сильное слово?