Жертва

— Никогда. Даже в самые тяжелые моменты своей жизни. — Корделия выразительно вздрогнула, хотя во дворике было очень жарко и безветренно. — А такие моменты случались нередко.

— Не сомневаюсь.

— Мама не могла убить отца. Не могла ни физически, ни эмоционально, ни с религиозной точки зрения. Она очень серьезно относилась к вопросам веры, чего бы ей это ни стоило. Вы понимаете, о чем я говорю, мисс Магуайр? Понимаете или нет?

В последнем вопросе звучало столько враждебности, что Триш решила на него ответить.

— Меня воспитывали как протестантку. Правда, я давно бросила ходить в церковь, но уважаю тех, кто не последовал моему примеру, и всегда принимаю их веру всерьез.

— Рада за вас, — заявила Корделия и откинулась на мягкую спинку стула. — Поверьте, мама сделала признание только для того, чтобы защитить Дебби. Вы понимаете? Даже родная мать, которая обожала Деб, верила в ее виновность.

— Откуда вы знаете?

— Она сама сказала мне незадолго до смерти.

— Кто-нибудь, кроме вас, знал об этом?

— Нет, никто. Мама умоляла никому не рассказывать. Она лежала на больничной кровати, при смерти, и могла думать только об одном — о том, как защитить Дебби.

— И она рассказала вам, почему призналась в убийстве, — задумчиво проговорила Триш.

Бедная женщина умирала, зная, что дочери ненавидят друг друга, и старалась перед смертью помирить их.

— Она просила вас позаботиться о Деб? — мягко спросила Триш и увидела, как лицо Корделии побледнело под слоем косметики.

Миссис Уотлам ничего не ответила.

— Поэтому вы согласились со мной побеседовать?

Триш тщетно старалась не думать о той пропасти, которая разделяла элегантную Корделию, сидящую посреди прелестного миниатюрного садика, и несчастную Деб, упорно сражающуюся со своими страхами в вонючей и шумной комнате для свиданий.

— Одно время мы были близки с Деб, — наконец выговорила Корделия. — В детстве. Я всегда заступалась за нее, защищала ото всех, кто… кто сердился из-за медлительности Деб или просто ее дразнил. Такова была моя роль.

Триш почти слышала, как из розовых губ Корделии вырывается самодовольное: «Ну разве я вела себя не благородно?»

— А потом она нанесла мне удар в спину. Не поймите, меня неправильно, я давно не испытываю к ней никакой ненависти. Я не могу простить ее, но ненависти к ней у меня нет.

Триш кивнула и подождала, не скажет ли Корделия еще чего-нибудь. К мисс Уотлам вернулось ее хладнокровие. Она сидела, лениво откинувшись на спинку стула, и не говорила ни слова.

— Из-за чего вы поссорились с ней? — спросила Триш, когда молчание стало чересчур неловким. — Дело ведь не только в смерти отца, верно? У меня такое чувство, что ваши отношения с сестрой испортились гораздо раньше.

— Ну разумеется, — сдавленным голосом проговорила Корделия. — Все началось тогда, когда она попыталась рассорить меня с отцом. Дебби никогда не давала себе труда понять его и жутко злилась из-за того, что у меня это получается несравненно лучше.

— Конечно, сейчас нехорошо так говорить, но у меня сложилось впечатление, что он очень сильно портил Деборе жизнь.

— Этого легко можно было избежать, — выпалила Корделия, потеряв добрую часть своей невозмутимой элегантности. — Только она ни за что не хотела признать свою неправоту. Стоило ей приложить немного больше усилий, и она наладила бы прекрасные отношения с отцом. Она просто не хотела себя утруждать. Предпочитала тратить все силы на то, чтобы отравить мои отношения с ним, а заодно и с матерью, а когда поняла, что ничего у нее не получится, убила отца.

— Наверное, она была очень несчастна, — сказала Триш, чувствуя себя так, словно очутилась посреди минного поля без карты местности.

— Терпеть не могу, когда люди используют свои несчастья как оправдание, — отрезала Корделия, а ее лицо окаменело под стать голосу. — Эдакая собака на сене получается. «Раз я несчастлив, значит, надо сделать так, чтобы и всем остальным жилось, черт подери, несладко».

— А может быть… — задумчиво сказала Триш, — может быть, такие люди просто не в состоянии понять или даже увидеть чужое несчастье, потому что им приходится постоянно сражаться с собственными бедами.

— Нет. Дело в неумении или нежелании сочувствовать. Дебби никогда никому не сочувствовала. Она не желала верить, что другие тоже могут страдать. Деб и в голову не приходило, что мы с отцом вовсе не пытаемся причинить ей какое-то зло. Она не думала, что мы сами можем страдать от ее поведения.

— Но она понимала, как страдает ваш отец, — заметила Триш, не в силах не заступиться за Дебору. — Поэтому и поехала в клинику и поругалась там с доктором Фоскаттом.

Глаза Корделии вспыхнули.

— Она ему не сочувствовала. Она злилась, что из-за болезни с ним трудно иметь дело. — Презрение в ее голосе почти обжигало Триш. — Я присутствовала при том, как она кричала на отца, когда он едва мог дышать от боли, не говоря уже о том, чтобы есть или спать. У нашей Дебби такой характер, что вам и не снился.

— Как вы считаете, она?..

Корделия хотела сказать слишком многое, чтобы дожидаться очередного вопроса. Слова били из нее фонтаном.