Жертва

Ее вилка со звоном упала в тарелку, а она так и впилась взглядом в его уверенное лицо. Он улыбался.

— Вы не представляете, какое это облегчение все вам наконец рассказать, — признался он.

Внезапно, к ее сильнейшему смущению и озлоблению, Марчелла расплакалась. Кол немедленно извлек огромный белый носовой платок, который она взяла, морщась от сильного запаха пачулей,[8] и промокнула глаза.

— Это самый страшный момент в моей жизни.

Она попыталась осушить слезы, но они все текли и текли. У нее было ощущение, будто вся ее жизнь неудержимо стремилась к этому кошмарному моменту: сидеть в шикарном ресторане с ненавистным мужчиной, который заявляет, что любит ее сына. Она была так благодарна отцу за первые уроки музыки, данные ее сыну, она купила Марку пианино, убеждала его пройти через все экзамены, отказалась от Санти, уговорила Марка отправиться учиться в Италию, и теперь этот длинный, ухмыляющийся тип стоит у нее на пути. Она швырнула ему платок, тяжело глотнула.

— Я обычно не ору при людях, — сказала она. — Но только потому, что сейчас весь смысл моей жизни… — Она остановилась. Возможно, это не самая лучшая мысль — объясняться с Колом Феррером. Она снова глотнула и произнесла: — Это что, ваша тактика, сообщить мне, что мой сын — гомосексуалист? — спросила она. Это было, поздравила она себя, очень ловко — ввернуть это слово.

Кол слабо пожал плечами:

— Не думаю, чтобы Марк сам был готов признать себя таковым. Или, к глубокому моему сожалению, чтобы он кого-то любил. — Он отпил немного вина и засмеялся. — Ну не фантастика ли это, не абсурд? Какая викторианская старина! У меня такое чувство, будто я прошу руки Марка!

— Нет… — Она заставила себя отпить немного шампанского. — Вы хотите захватить его жизнь. Хотите сломать ее своей так называемой «любовью». Если бы вы и впрямь любили его, то хотели бы, чтобы он смог вести нормальную, наполненную жизнь.

— Марку всего двадцать, — заметил Кол. — У него еще куча времени, чтобы поразмыслить над своей будущей судьбой. Я не занимался сексом до двадцати пяти лет.

Она полыхнула на него гневом:

— Ваша сексуальная жизнь — это последнее, что меня интересует!

— Жаль… — ухмыльнулся Кол. — Лично я нахожу ее упоительной, но вы правы, нам незачем обсуждать ее здесь. И я слишком уважаю Марка, чтобы склонять его к чему бы то ни было. Когда он освободится от вас, тогда мы вместе сумеем обнаружить то, чего он действительно хочет от жизни.

— А он еще не говорил с вами об этом?

— Марк страшно неразговорчив, когда речь заходит о том, чего он хочет, — признался он. — Я боюсь, вы лишили его собственной воли. Совершенно бессознательно, разумеется. — Он с участием взглянул на ее нетронутую тарелку. — Вам не нравятся эти блины? Они могут заменить их, если так.

— Я просто вдруг потеряла аппетит, — колко заметила она.

Кол ел, напротив, очень жадно.

— Он задыхался в накаленной атмосфере вашего дома, — говорил он. — Она нездоровая, без воздуха. Отпустите его, миссис Уинтон. Даже птенцы однажды покидают родимое гнездо. Матери обычно подталкивают их немного. Только так они и могут научиться летать…

— Вы думаете, что сумеете научить его летать? — с издевкой спросила она, стараясь показать все свое презрение к нему во взгляде. Что-то, вероятно, дошло до него, потому что Кол вздрогнул. Он доедал свои блины, пока она наблюдала, желая ему, чтобы он подавился.

— Он будет лучшим джаз-пианистом эпохи! — пообещал он. — Уже две фирмы готовы подписать с ним контракты на записи и концерты, речь идет о миллионах! Марк будет финансово независимым, и ничто не помогает человеку начать расти быстрее, чем это!

— И вы ошибетесь, если это случится, — предостерегла она. — Соня независима от меня долгие годы, и все же для своих лет она удивительно незрелый человек.

Он протянул к ней руки:

— Пусть все будет так, как будет, а я только стараюсь облегчить Марку и вам вашу жизнь.

— Просто такое уж доброе у вас сердце? — ядовито спросила она.

— И потому, что мне сделали предложение устроить грандиозное представление: новый исполнитель Гершвина, Портера и Керна.

— Но я люблю, как Марк исполняет Шопена, Баха и Дебюсси! — возразила Марчелла.

Кол нахмурился, глядя на нее:

— Вы помешаны на мысли о концерте Марка в «Карнеги-холле», когда он взойдет на сцену в белом галстуке и во фраке, а восхищенная публика будет ему рукоплескать. Но он может иметь все это и куда больше!

Марчелла постаралась выпрямиться.

— Не думаю, что нам следует продолжать этот спор, — сказала она Колу. — Марк должен сам решать, как ему жить дальше, и я, разумеется, поговорю с ним об этом, когда он вернется. Если он предпочтет ваше предложение, мне придется смириться с этим. Он поднял брови.

— Вы действительно так подвержены условностям? Несмотря на ваши книги?

Она кивнула.

— Вероятно, да. — Она поднялась, бросив ему на ходу: — Нет, пожалуйста, не провожайте меня. Заканчивайте свой обед. Мне нужно на воздух. Извините.

Она быстро пошла к дверям, которые любезно распахнул перед ней официант. Кол слегка привстал, глядя ей вслед, в его ладони свернулась, словно белая кошечка, салфетка.