Жертва Гименея

– А что же он мне денег ни разу не перевел, если я – муза? – прищурилась Аллочка. – Сам, главное, в роскоши проживал. А у меня даже собственной квартиры нет. Считал он!

– Так это только для чистоты эксперимента, – удивился Георгий Львович. – Как же вы не понимаете? Если б вам пришли деньги, вы бы что стали делать? Искать, кто их послал. А если б нашли? Он бы такой ценный экспонат потерял! Ну что вы! Деньги посылать вам никак нельзя было.

– Другой бы экспонат себе нашел.

– И это было невозможно. Он ведь на протяжении тридцати трех лет за вами наблюдал. Каждую вашу черточку знал. И потом, совсем недавно он вышел на разработку новой теории. И он перешел с вами на новые отношения, разве вы не заметили? Он же с вами стал контактировать.

– Ну да, стал, – вздохнула Аллочка.

– А в чем его теория заключается? – поинтересовалась Гутя.

Абрикосов на секундочку задумался.

– Понимаете, если я расскажу в двух словах, получится грубо, а если распишу все, как полагается, вы не поймете, ну, например, если уж совсем, так сказать, топором, к примеру, он придумал такую теорию – он сначала создает характер, какие-то определенные его черты, а потом подгоняет под них человека.

– Как это? – уставились сестры на рассказчика.

– Да так. Вот, к примеру, Максим оплатил всем стоянку, да? От вашего имени. А за одного человека не заплатил. И что? Все вокруг вас хвалят. Дивятся вашей щедрости, а у вас этой щедрости никогда и не было. И сейчас еще нет, но… Подходит к вам это человек, за которого не заплатили, и просит: дескать, а за меня тоже надо! Оплатите, дескать. И что вы сделали бы?

– А что я? У меня пожизненно денег нет, мне же ваша клиентура не платит.

– Правильно. Но если бы деньги у вас были, вы бы полезли в кошелек и стали отсчитывать купюры.

– Так, – быстренько предупредила Гутя. – Денег я тебе больше не дам, даже на карманные расходы. Кто знает, за кого ты там платить кинешься? А у нас, между просим, за два месяца за квартиру на уплачено.

– Ага, значит, получается, – туго соображала Аллочка. – Если это именно я «устраиваю» чьего-то ребенка в детский сад…

– То вы понесетесь устраивать и его мамашу на хорошую работу, – закончил Абрикосов.

– Фигу, поняла? – толкнула ее ногой Гутя. – На тебе будут эксперименты ставить, а Фомкина клиника отдуваться должна?

– То есть, – продолжал Абрикосов. – Максим сказал всем, что вы – щедрая, и вы ею стали! Он за вас купил деревья, а вы уже и дворников наймете.

– Он меня нарядил в черное, и я стала вдовой, – вздохнула Аллочка, – заигрался.

– А вот здесь все очень непонятно, – растрепал свои жиденькие волосы господин Абрикосов. – Очень. Максим никогда не страдал сердечными заболеваниями. Никогда! Сколько я его помню…

– А может быть, его родители болели? – предположила Гутя. – Вы знаете, такие болезни запросто по наследству передаются.

– Ну, родителей я его не знал, виноват, конечно, – поскреб переносицу Георгий Львович. – Но… хотя… нет, ничего сказать не могу. Я ведь с ним все время рядом, все рядом… был. Но! Только по работе! А вот что касается личных дел, здесь… Да нам и работы хватало. Ведь у Максима вся жизнь – это его работа! Он же жил здесь! Ой, вы сейчас будете смеяться, но меня к нему даже ревновали, да!

– Кто это? – вытаращилась Аллочка, потом смутилась и спросила: – И, простите, что значит – ревновали? А были поводы?

– Так я и говорю! – радостно хлопнул себя по ногам Абрикосов. – Совершенно никаких. Просто мы с Максимом, с этой работой… ну, ничего нам не надо было. А люди этого понять не могли. Его друг, Николайский Колька, так он прямо ревел медведем. Говорит: «Ну что за напасть! В кои-то веки я к тебе вырвусь. А ты все со своим Гошей – гадкой рожей!» Это он меня так в шутку звал, Гоша – гадкая рожа, ну, юморил так. А Максим Михайлович только смеялся, дескать, ты не вписываешься в наш любовный треугольник. Да, так и говорил.

– Какой же, простите, треугольник? – с трудом подсчитала Аллочка. – Вы, Максим Михайлович, а еще кто?

– А еще вы, Аллочка! – взглянул на нее масляными глазками Георгий Львович. – Мы же с Максимом оба в вас так верили.

– А просто так любить меня нельзя было? – скривилась Аллочка.

Гутя ее невежливо перебила.

– Скажите, а что этот Никольский, он…

– Николайский, – поправил Абрикосов. – Николай Николаевич Николайский, масло масляное.

– Ну да, а что, он близкий друг Родионова?

– Близкий, только, знаете, он все больше друг семьи, так сказать, хотя у Максима и семьи-то отродясь не было, всю жизнь бобылем прожил, но я – по работе, а вот Николайский – домашний друг, я бы так назвал.

Сестры переглянулись.

– Позвольте его адрес? – мило улыбнулась Аллочка. – Не может быть, чтобы вы не знали, где он живет.

– Знаю, – кивнул Абрикосов, – да только он нигде уже не живет, не так давно скончался. Рак. Сам врач, а себя вылечить не сумел.

– М-да, что-то у вас невесело, – поджала губы Гутя.

– Ну, а чего ж вы хотите, – развел руками Абрикосов. – Это ж только вино с годами лучше становится, а наше здоровье… Лет-то нам уже сколько?

– Сколько? – уперлась в него глазами Аллочка.

– Больше шестидесяти.