Жертва Венеры

– Ночью как раз нет. Темно. А очи и другое чего потешить – завсегда можно девок пригожих приискать. – И, развернувшись на каблуках, он отправился прямиком в сторону скучавшей неподалёку Софьи Голицыной.

Князь Порецкий хмурился, кажется, разговор был ему не по нраву.

Раскланявшись с приятелями, Андрей потянул Фёдора за собой.

– О чём речь? – тихо спросил Фёдор, когда собеседники уже не могли их слышать.

– Теперь вот не узнаешь… Где тебя носило-то?

– Гулял. Душно здесь.

– А я думал, сбежал, – усмехнулся Андрей.

– Право, зря ты меня сюда притащил. Чувствую себя ухватом в царской опочивальне…

– Чудак ты, Федька! – Андрей покровительственно улыбнулся и хлопнул друга по плечу. – Карьер на балах строится. На знакомствах нужных. Полезных. А ты глядишь, ровно семерых съел, осьмым поперхнулся… Тебя же барышни пужаются! А барышни тут хороши! Взять хоть ту, что головы всем вскружила… Венус, богиня грецкая! Глазищи – на лице не помещаются!

– Ну, барышням я без надобности. – Фёдор досадливо поморщился. – Не красив, не богат, вдов, да ещё и хром к тому же. Ни плясать, ни к ногам пасть – хорош кавалер!

– Жемчужина в невзрачной раковине! – Андрей озирался по сторонам, не слушая друга. – Афродита в рубище… Кто такова?.. И впрямь, что ли, Белова?

***

Маша лежала, глядя в темноту распахнутыми глазами. Дом спал. Сюда, в Замоскворечье, не долетал шум праздничного гулянья, и тишину нарушали лишь напев сверчка да тихий скрип половиц. «Бабай лытает», – говаривала в детстве нянька.

Давно улеглись домочадцы. Перестала возиться и пинаться Парашка, старавшаяся занять побольше места в их общей постели. Сопели и остальные сёстры. Угомонились сенные девки, не спала лишь Маша.

По брусяной стене бродили тени. «Душеньки неприкаянные скитаются», – вновь вспомнились нянькины слова.

Маша вздохнула. Возбуждение не давало уснуть. И события минувшего вечера вновь и вновь проносились в голове.

…Приглашение на бал, который устраивал граф Михайло Гаврилович Головкин, достать было трудно. Маменька третью седмицу пороги у графини оббивала, жалилась да плакала: «Девки засиживаются, помоги, матушка, любезная Катерина Ивановна! Не оставь меня, убогую, твоими милостями по старой памяти! А уж я тебе услужу, как прежде – только прикажи!» И когда обе старшие сестры, Парашка с Дунькой, за час до отъезда животами занемогли, с маменькой истерика сделалась. Но деваться было некуда, в «парадное» платье быстренько обрядили Машу, нянька кое-как уложила и обсыпала мукой её светлые кудри, и вместе с батюшкой и братом Маша отправилась на бал к графу Головкину.

Парадное платье было не слишком парадным. По бедности шилось оно на Парашку – самую справную из сестёр Беловых, и на тоненькой Маше висело, будто на ярмарочном шесте. Кружевца были бедными и жиденькими и в нескольких местах искусно подштопанными умелыми маменькиными руками. Но, несмотря ни на что, Маша так и светилась от счастья. Ещё бы! Ведь это был её первый настоящий бал!

Падение на грешную землю оказалось ужасным… Митя подвёл её к группе оживлённо щебетавших барышень, поклонился, представил им Машу и пригласил на менуэт княжну Трубецкую. Проводив Митю заинтересованными взглядами – отчего-то в его присутствии все прелестницы от княжон до сенных девок вели себя одинаково, – девицы как одна уставились на Машу. Взгляды их искрились неподдельным исследовательским интересом, словно та была диковинной зверюшкой. Княжна Софья Голицына бесцеремонно оглядела её с головы до ног и сладко улыбнулась:

– Прелестное платье. Правда, вашей сестре оно идёт больше, чем вам, – проговорила она весело. – Ей удалось отстирать то ужасное пятно, что она посадила на Рождество?

Стоящие вокруг дружно засмеялись.

– Право, было бы жаль испортить такую вещь, ведь его, должно быть, носила ещё ваша бабушка? – продолжала Голицына с милой улыбкой.

Словно по команде егермейстера5, остальные девицы сворой гончих набросились на Машу:

– Как называется ваша куафюра6, дорогая?

– А кто вас причёсывал? Ваш конюх?

– Нынче многие отдают холопов в ученики к куафёрам7… Право, это удобно – быстро и платить не надо. Но вашему ещё рано доверять человеческие головы – пусть покуда потренируется на лошадях.

Глаза наполнились слезами, и Маша бросилась вон, из последних сил сдерживая рыдания…

Странно, но сейчас вместо ужасной, горькой несправедливой обиды она чувствовала лишь лёгкую досаду.

… Вынырнув из омута своего горя и ужасного, разъедающего душу стыда, она увидела незнакомца. Присев рядом на каменной тумбе под липой, он гладил её по плечу, а она, – о ужас! – рыдала у него на груди. Зачем-то Маша рассказала этому совершенно чужому человеку обо всём, что случилось.

– По́лно, сударыня! Не убивайтесь, – проговорил тот серьёзно. – Зависть заставляет людей совершать и бо́льшие злодеяния.

– Зависть? – Маша с недоумением уставилась на собеседника. – Причём тут зависть?

– Княжна Голицына богатая невеста, но она некрасива. Как бы княжна ни разоделась, вы даже в крестьянском сарафане будете краше во сто крат. Софья Михайловна поняла это и постаралась унизить вас. Только и всего.