Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

— Вот тебя, Григорий, так общипали, разжаловали с маршала до генерал-майора, лишили всех орденов. Даже медаль «XX лет РККА» отобрали. Скажи спасибо, что хоть ее вернули по моей просьбе.

— Ничего, ничего, — вмешался Жуков. — Не дрейфь, мы тебя назад вытянем. Во что бы то ни стало вытянем.

Демянский котел ликвидировали. Многие участники операции были удостоены высоких наград, в том числе и члены группы «толкачей». Кроме Кулика. Он, конечно, страшно обиделся и все, что накипело, выложил Жукову при встрече с ним в марте 1943 года.

— Не психуй, Григорий, я лично поговорю со Сталиным, постараюсь убедить его пересмотреть отношение к тебе. Может, удастся назначить тебя командующим армией. Ну а тогда все в наших руках, создадим условия, чтобы фамилия Кулик снова загремела. Согласен? — Жуков впервые за время разговора скупо улыбнулся и протянул руку для прощания.

Через пару дней он позвонил Кулику на квартиру, поздравил его с присвоением звания генерал-лейтенанта и назначением командующим 24-й армией. Не забыл он и про «условия». Вскоре в армию были переданы лучшие десантные дивизии, часть ослабленных соединений заменена гвардейскими. Приказом Ставки армия переименована в 4-ю гвардейскую. В конфиденциальном разговоре Жуков пообещал ввести армию в действие только после прорыва обороны немцев, чем Кулику обеспечивался стопроцентный успех и восстановление пошатнувшейся репутации.

Но в сентябре 1943 года пришел приказ о снятии Григория Ивановича с должности командующего якобы «за несработанность с командующим фронтом»:

— А на самом деле, — Жуков сказал ему об этом со всей определенностью, — сделано это по настоянию Хрущева, в военном деле смыслящего не больше, чем сей предмет (Жуков постучал согнутыми пальцами по столу). О необъективности Хрущева я сказал «хозяину». Но он слушать не стал, обругал меня за то, что тебя поддерживаю. Такие вот дела, брат.

В 1944 году, когда Жуков был освобожден от должности первого заместителя наркома обороны, Кулик снова пришел к нему с просьбой, на этот раз — взять его на фронт командиром любого соединения. Георгий Константинович продолжительное время смотрел на него, сожалеюще покачивая головой. Пожал плечами:

— Не могу, поверь. И просить Сталина бесполезно. Есть у тебя враги, которых мне пока не одолеть. Я ведь ходатайствовал о присвоении тебе генерал-полковника и Героя, «хозяин» было уже соглашался, да Берия с Маленковым встряли, как всегда, не по делу. И все…

А пресная московская жизнь — от совещания к совещанию с редкими отключениями на парную да скромные застолья — никак не соответствовала темпераменту Григория Ивановича. С гораздо большим удовольствием он мотался по командировкам, где представлял в своем лице верховную военную власть, удовлетворенно принимал и почести, и подобострастие, и подношения. Нравилось ему быть на виду, в Москве же министерских генералов — хоть отбавляй.

Почти три месяца провел с ним в командировочных разъездах старший преподаватель тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе полковник Г.Г. Паэгле, находившийся в то время в резерве Главного управления кадров наркомата, латыш по национальности. Первая командировка в Нежин, связанная с формированием резервных частей Верховного Главнокомандования, видимо, помогла Кулику, опытному руководителю, разглядеть в Паэгле профессионала высокого класса. И когда через две недели предстояло набрать «команду» для аналогичной поездки в Рославль, в числе первых Григорий Иванович назвал его фамилию. Более того, в поездке Паэгле стал ближайшим помощником Кулика. Они сдружились, даже жили на одной квартире, вместе обедали и (сравнительно нечасто) позволяли себе пропустить фронтовые сто грамм.

Воспоминания

Ближе сошлись после того, как в одной из частей Паэгле обнаружил, что кто-то из политработников регулярно пишет доносы на своих сослуживцев в особый отдел госбезопасности. Вечером доложил об этом Кулику. Тот взорвался: