Председательствующий огласил показания подсудимого Кулика: «… Петров высказал мне недовольство снятием его с должности командующего 4-м Украинским фронтом. Как говорил Петров, его — заслуженного генерала — Ставка проработала за то, что он позволил себе вывезти из Румынии для личного пользования мебель и другое имущество. При царском строе, по словам Петрова, такое обвинение генералу не предъявили бы.
Вскоре Захаров, проживавший этажом ниже, пригласил нас перейти в его квартиру. Мы согласились. Разговорившись, я стал жаловаться на несправедливое, на мой взгляд, отношение ко мне Сталина. В этой связи я заявил, что правительство изгоняет из Красной Армии лучшие командные кадры и заменяет их политическими работниками, не сведущими в военном деле. Из основных военных работников, продолжал я, в руководстве армией оставался лишь один Жуков, но и его «отшивают», назначив первым заместителем наркома обороны Булганина, ничего не смыслящего в делах армии. Я поднял тост за Жукова, предложив группироваться вокруг него…»
Председательствующий:
Подсудимый Кулик, вы подтверждаете эти свои показания?Кулик:
Эти показания я отрицаю, так как они мною были даны вынужденно, о чем я указал в своем письме от 15 января 1949 года на имя Сталина. Я не отрицаю, что в квартире Захарова я предложил тост за здоровье Жукова, так как я считал, что никого лучше Жукова нельзя найти на должность первого заместителя наркома обороны. Я не отрицаю, что я сказал, что Жукова «отшили».Председательствующий:
Как можно понять ваше выражение «отшили» и кого именно вы подразумевали под этим словом?Подсудимый: Я
считал, что Жукова «отшили» люди, которые окружают Сталина, и конкретно я думал, что это сделал Берия. Этот вопрос о моем высказывании в отношении Жукова разбирался ЦК ВКП(б), Шкирятовым, и за это меня исключили из партии.У меня были хорошие отношения с Жуковым. Он был моим выдвиженцем. Я его представил к выдвижению боевой операции на Халхин-Голе. Жуков там себя проявил очень хорошо и быстро пошел на выдвижение. Знаю хорошо Жукова и его характер, я предполагал, что он мог допустить какую-либо резкость при разговоре со Сталиным, за что он и был снят. Я. конечно, виноват в том, что допустил такую критику, в этом моя вина.