Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

В архивах Главной военной прокуратуры сохранилась любопытная переписка, обнажающая суть «дипломатии» Розовского в период, предшествовавший его назначению на должность. Еще в январе 1936 года военный прокурор Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии В.И. Малкис представил на имя Розовского докладную записку о невыполнении начальником домзака (так тогда назывались следственные тюрьмы НКВД) его требования об освобождении из-под стражи арестованного, на которого было прекращено уголовное дело. В записке поднимался вопрос неправомерности действий тюремной администрации, отказывавшейся выполнить требование прокурора.

Как должен был поступить Розовский? Принять все меры для пресечения самоуправства ретивого начальника домзака, тем более что подобное пренебрежение сотрудников НКВД к распоряжениям военных прокуроров становилось все более массовым явлением? Подобная принципиальность наверняка вызвала бы негативную реакцию со стороны руководства НКВД, а портить отношения даже с уже обреченным Ягодой Розовский не собирался. Он поступил проще — уклонился от прямого ответа, поручив это сделать своему помощнику Я.И. Козаринскому. И тот сочинил уникальный по своей бессмысленности документ:

Архив

«Направление постановления прокурора об освобождении арестованных установлено через аппарат НКВД, и действия начальника домзака являлись правильными. Вместе с тем, органы НКВД, получив решение прокурора об освобождении граждан, обязаны немедленно его реализовать».

Напечатанная перед словом «правильными» частица «не» зачеркнута подписавшим, что абсолютно ничего не меняло в чиновничьей бессмыслице. Словом, «казнить нельзя помиловать».

Малкиса подобная невразумительная отписка удовлетворить, конечно, не могла. Он направил Розовскому новый запрос с пометкой «лично»: «Из ответа я не понял, имеем ли мы право освобождать арестованных, числящихся за нами. Вправе ли НКВД задерживать освобождение арестованного?»

И опять Розовский уклонился от ответа. Лишь в августе 1936 года — спустя целых семь месяцев после поступления в Москву первичного запроса — четкое разъяснение Малкисудал Л.М. Субоцкий, оставшийся за убывшего в отпуск Главного военного прокурора. Он указал, что требование военного прокурора об освобождении арестованных подлежит немедленному исполнению. Упреждая события, заметим, что принципиальность Малкиса и Субоцкого не прошла для них бесследно и им очень скоро ее припомнили.

Заняв кресло Главного военного прокурора, Розовский начал со строгого предупреждения подчиненных:

Архив

«Обстановка ожесточенной классовой борьбы в стране требует от всех органов пролетарской диктатуры максимальной большевистской бдительности, непримиримости к врагам, умения вовремя вскрывать самые замаскированные формы сопротивления классового врага и его агентуры. Этим умением, прежде всего, определяется качество каждого военно-прокурорского органа».

Это уже была официальная директива. Если до сих пор деятельность прокурора оценивалась по тому, насколько принципиально он отстаивал законность, защищал права людей, то теперь главным критерием провозглашалось умение вскрывать классового врага. Отвергались любые попытки противодействовать нараставшему произволу.

Военный прокурор Киевского военного округа внес предложение войти с ходатайством к наркому НКВД о предоставлении обвиняемым права знакомиться с материалами дел перед направлением их на рассмотрение особых совещаний, чтобы они хотя бы знали, что конкретно им вменяется в вину и какие против них собраны доказательства. Со стороны Главного военного прокурора никакой реакции не последовало.

Вскоре появился на свет подписанный Ульрихом и Розовским приказ всем председателям военных трибуналов и военным прокурорам «вести беспощадную борьбу со всякого рода предателями Родины, не допускать при вынесении приговоров недооценки социальной опасности преступлений».

Для услужливых исполнителей открылось широкое поле деятельности. К категории государственных преступлений относились не только противоправные действия, но и элементарное инакомыслие. Неопределенность формулировок позволял расширительно трактовать понятия антисоветской агитации, пропаганды, распространения заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй. Словом, арестованным можно было стать, рассказав (или даже послушав, но не заявив о том) заурядный анекдот с политическим подтекстом.