Жертвы моря

По словам того же свидетеля, обращение с Савельевым было невозможное: его очень часто били и наказывали линьками как сам командир, так и старший офицер. Однажды Савельев, по приказанию старшего офицера, за нечистоту в крюйт-камере, был привязан на баке к бушприту, руки назад. Раз дали ему пять линьков за то, что в кубрике, за которым он смотрел, валялась матросская шинель. Федоров тем более предполагает умышленность взрыва со стороны Савельева, что старший офицер велел Савельеву, по окончании работ в крюйт-камере в день взрыва, идти на бак, и слышал, что приказано было приготовить линьки для наказания его. Савельев же во время работ был заметно выпивши — он выпил две чарки рома, — а хмельной он был отчаянный и не слушал в то время даже офицеров. Трезвый он был смирный. Пьянствовать начал Савельев по выходе из Николаевска и в Шербурге купил у матроса Макарова за месяц вперед винную порцию.

Показание кондуктора Федорова об обращении командира было подтверждено и свидетельскими показаниями 18 человек нижних чинов. По их словам, и командир, и старший офицер часто (один свидетель утверждал, что каждый день) били Савельева по лицу, наказывали линьками, ставили на ванты, сажали на бак. Боцман Ларионов показал, что он, по приказанию начальства, два раза наказывал Савельева линьками, а матрос Алексеев говорил, что перед взрывом старший офицер спросил Савельева: «Скоро ли он окончит работу?» — и приказал, по окончании ее, отправиться на бак.

Что значило это «отправиться на бак», где обыкновенно производятся экзекуции, Савельев, разумеется, отлично знал.

Из показаний офицеров на следствии приводится лишь одно категорическое отрицание жестокости телесных наказаний. Другие свидетели-офицеры показывали только, что они «не помнят, чтобы на их вахтах наказывали телесно Савельева».

Но кто этот Савельев, которого, по признанию самой следственной комиссии, действительно жестоко наказывали и настолько придирчиво и систематически, что могли, по ее словам, «довести до отчаяния»? Что он, в самом деле, был закоренелый негодяй, буйный строптивец, с которым не могло быть иной «справы», кроме порки и битья!?

К крайнему изумлению, из дела выяснилось, что эта жестокость применялась к человеку, о характере и поведении которого все нижние чины клипера дали одобрительные отзывы. По словам матросов, «Савельев был человек хороший, тихого и кроткого нрава, и даже выпивши не был человек задорный, а только делался веселее». Такие же отзывы дали о нем и офицеры, как спасшиеся с «Пластуна», так и прежде на нем служившие и знавшие Савельева. Все они засвидетельствовали, что Савельев был «тихого нрава, но ленив и беспечен; хотя он и бывал иногда в хмельном виде, но не делался через то дерзким».

На основании жестокости обращения с Савельевым командира и старшего офицера, следственная комиссия и допускала возможность умышленности взрыва и в подтверждение своего мнения приводила, между прочим, следующее:

«Савельев был человек ленивый, беспечный, и не совсем трезвый. Строгость же командира и старшего офицера нередко доходила до того, что, кроме телесных наказаний, его ставили на ванты, привязывали к бушприту и били по лицу, так что редкий день мог пройти ему без обиды. Понятно, что такая жизнь в продолжение трех лет могла довести до отчаяния; перед самым же взрывом старший офицер приказал ему идти на бак для наказания по окончании работ. Савельев же, с некоторого времени предававшийся излишнему употреблению вина и, как должно полагать, в утешение от испытываемого им взыскания, в этот день также выпил двойную порцию рому. Хотя после того прошло уже пять часов, но, работая в душной и тесной крюйт-камере, доведенный побоями и угрозами до крайности, он, под влиянием предстоящего наказания, мог при своей бесхарактерности и малодушии, в минуту досады решить положить всему конец — лишить себя жизни вместе со всеми своими сослуживцами на клипере».