Жертвы осени

Вадим любил, когда она вдруг ни с того ни с сего начинала вспоминать какие-то моменты из детства. Память у Евы не пострадала от препаратов, но она крайне редко делилась вот такими моментами, как будто охраняла от всех ту жизнь, что была у нее до встречи с Вознесенским, не желала смешивать себя прежнюю и себя настоящую.

– А кого ты позвал? – вдруг спросила она, прервав воспоминания.

– Молодую девушку.

– Ты завел подружку? – поинтересовалась Ева и вдруг прикрыла рот ладонью: – Вадим, прости… это не мое дело…

– Все в порядке. Нет, я не завел подружку. Это просто знакомая.

– Ну ладно…

Им как раз принесли чай, когда в дверях магазинчика появилась Василиса, остановилась на верхней ступеньке, оглядывая помещение сквозь очки. Вадим приподнялся и помахал ей рукой.

– А вот и моя знакомая, – вставая из-за стола и помогая Василисе снять куртку, сказал Вадим. – Знакомьтесь. Ева, это Василиса. Василиса, это Ева – или ты предпочитаешь быть Евой Александровной?

Она отрицательно покачала головой:

– Меня никто не называет Евой Александровной. Не произвожу должного впечатления.

– О, мне это знакомо! – фыркнула Василиса, устраиваясь на отодвинутом для нее Вадимом стуле. – Тоже никто не воспринимает всерьез. Маленькая собачка, как говорят, до старости щенок…

– Вот не думал, что у вас такие комплексы, Василиса, – заметил Резников, возвращаясь на свое место.

– Ну, знаете, Вадим Сергеевич, когда у вас папа двухметровый красавец и мама… – тут она запнулась на секунду, – а на вас природа отпуск взяла… В общем, тут невольно закомплексуешь.

– Кстати, Ева, а твой отец был какого роста? – вдруг спросил Резников, разворачиваясь к Еве.

– Среднего. И мама тоже высокой не была, я переросла ее совсем не намного.

За такой ничего не значившей болтовней они дождались, пока Василиса сделает заказ и его принесут, а Вадим все судорожно пытался придумать такой поворот в разговоре, который выведет их на нужную тему.

И тут Василиса вдруг произнесла:

– Скажите, Ева, а Вадим Сергеевич говорил вам, что я журналист?

– Нет. – Ева вся подобралась, села прямо и снова вцепилась пальцами в край столика.

– Я бы хотела сделать интервью с вами.

– Со мной? Зачем? Я никто.

Василиса перевела взгляд на Вадима, тот укоризненно покачал головой, но уже было поздно, нужно как-то развивать тему дальше.

– Хотите, я вам расскажу, как недавно ездила в одно закрытое учреждение? – начала Василиса, пытаясь на ходу придумать, как именно ей подтолкнуть Еву к диалогу.

– В закрытое? – По лицу Евы пробежала тень, и вдруг она задрожала всем телом: – Не надо! Не надо! Я поняла, кто вы!

– Ева, успокойся… – начал Вадим, но она не успокоилась, а наоборот, начала раскачиваться из стороны в сторону, по-прежнему держась за край столика:

– Зачем?! Зачем ты это сделал?!

– Подождите, Ева… я хотела рассказать вам, о чем разговаривала в колонии с Вознесенским. Он не держит зла на вас, потому что понимает: вы совершенно ни при чем! Как и он! И вы могли бы рассказать наконец правду… Это помогло бы Леониду… – попыталась Василиса, но Ева, метнув в ее сторону злой взгляд, вскочила:

– Нет, нет, нет! Вадим! Я не хочу разговаривать с ней! – Она затравленно оглянулась по сторонам, словно искала помощи.

Резников поднялся, взял ее за руку, сжал и негромко произнес:

– Ева, я прошу тебя…

– Нет, нет! Зачем?! Зачем тебе?! – Она выдернула руку.

– Ева Александровна, – вмешалась временно замолчавшая от растерянности Васёна, – я обещаю, что ни слова из сказанного не пойдет в печать без вашего одобрения! – Она старалась придать голосу как можно больше твердости, но выходило плохо. Беспомощно оглянулась на Резникова, ища поддержки, но тот развел руками. – Ева Александровна…

– Я не хочу – не хочу! – истерично выкрикнула та. – Вы не понимаете, чего мне стоили эти двадцать лет?! Вы знаете, сколько времени я провела в лечебницах?! Вы понятия не имеете, что это такое – бояться закрыть глаза, потому что сразу чувствуешь руки на шее! Его руки! Отстаньте от меня! Он виновен, виновен! И я ни за что не помогу вам его оправдать!

Развернувшись, Ева схватила с вешалки свое пальто и кинулась к выходу, а Васёна, зажмурившись, постаралась не заплакать. Резников, ободряюще потрепав ее по плечу, бросил на столик несколько купюр и тоже устремился из магазинчика вслед за Евой, догнал уже почти у автобуса на остановке, перехватил, не дав войти:

– Погоди! Остановись, пожалуйста, я очень тебя прошу. Ты веришь мне? Ева, посмотри на меня и скажи: хоть раз я сделал что-то во вред тебе? – Она покачала головой, но на него не смотрела. – Ева! Послушай меня. Я отлично понимаю, что тебе страшно. Но если ты не переборешь этот страх, то до конца жизни будешь сидеть взаперти. Ты этого хочешь? Ради этого были все годы лечения? Ради этого мы с тобой начали бегать по утрам? Ева!

– Вадим… как ты не понимаешь… – забормотала она, вцепившись в лацканы его пальто посиневшими от холода пальцами – опять потеряла перчатки. – Я не могу говорить об этом с кем-то… с кем-то, кроме тебя…