Жертвы вечернiя

Нѣсколько разь уже ихъ разбитыя банды бросали городъ въ паникѣ разбѣгались, но имъ на смѣну являлись со всѣхъ сторонъ новыя и новыя силы. И бой продолжался еще упорнѣе, еще ожесточеннѣе съ незнавшими смѣны и отдыха добровольцами.

Пожилая казачка — хозяйка дома, въ которомъ остановилась Екатерина Григорьевна съ своими ранеными, въ началѣ встретившая своихъ нежданныхъ гостей радушно и даже радостно, съ каждымъ днемъ становилась молчаливѣе и озабоченнѣе.

Какъ-то передъ вечеромъ проходя съ подойникомъ въ рукахъ мимо Юрочки, сидѣвшаго на крылечкѣ и прислушивавшагося къ страшной канонадѣ, хозяйка остановилась.

Лицо ея было сумрачное, осунувшееся и обезпокоенное.

— Якъ гуркае, якъ гуркае! И ни часу не мовчить, — сказала она съ нескрываемымъ испугомъ.

— И все большевики стрѣляютъ, все большевики...— замѣтилъ Юрочка. — У нашихъ нѣтъ столько пушекъ. Ну да ничего. Все равно, наши городъ возьмутъ.

Хозяйка горестно покачала головой и возвразила:

— Ни. Не сдужають кадеты. У болшевикивъ силы богацко. А у васъ що? Нема сылы. Якъ тоди приходыли у насъ по станыци, казалы, що заразъ возьмуть городъ. Ни, видно, поки сонце взойде, роса очи выѣсть. Не возьмуть. А мій чоловикъ зъ двумя хлопцями тамъ у кадетивъ. Щось по наряду повізъ къ имъ. Ой, лыхо. Серце чуе лыхо біда буде, якъ васъ прогонють, а кь намъ придуть болшевики. Всихъ порубають...

Сидя здѣсь, на крылечкѣ, Юрочка такъ отчетливо слышалъ звуки огневого боя, доносившагося сюда по глади полноводной Кубани, точно сраженіе происходило не въ 16-ти верстахъ отсюда, а сейчасъ же за околицей станицы.

Пушечные выстрѣлы, звуки снарядныхъ разрывовъ, пулеметное татаканіе и ружейная дробь временами сливались въ одинъ сплошной грозный ревъ.

Иногда отъ города къ небесамъ поднимались огромные клубы дыма и пара и среди нихъ блистало пламя, потомъ раздавались громовые взрывы. Это, потрясая землю, взлетали на воздухъ пороховые и снарядные погреба.

Въ сердце Юрочки, раньше непоколебимо вѣрившаго въ овладѣніе Екатеринодаромъ, теперь тоже стало закрадываться сомнѣніе.

Такую же неувѣренность онъ сталъ читать и на лицахъ проходившихъ и проѣзжавшихъ офицеровъ, партизанъ, казаковъ, раненыхъ и жителей.

Сердце его сжималось тоской и дурными предчувствіями.

Въ послѣдніе дни большевики особенно сильно развили огонь изъ своихъ безчислен-ныхъ стрѣлковыхъ цѣпей, изъ сорока пушекъ и четырехъ броневыхъ поѣздовъ.

Казалось, само возмущенное людской кровожадностью и безуміемъ небо, какъ мать, созерцающая нещадную гибель дѣтей своихъ, кричало, стонало и негодующе скрежетало отъ безпрерывно шнырявшихъ и оглушительно разрывавшихся въ воздухѣ снарядовъ.

Осажденный городъ дни и ночи горѣлъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ.

Въ ночь подъ 31-ое марта Юрочка особенно безпокойно и дурно спалъ.

Проснувшись, онъ услышалъ отдаленные, перекатные звуки.

Сердце его такъ же болѣзненно и тоскливо заныло, какъ въ ту страшную осеннюю ночь въ родительскомъ домѣ въ Москвѣ, когда началось вооруженное выступленіе большевиковъ, послѣ котораго потянулись всѣ его личныя мытарства и всѣ несчастія его семьи и новая кровавая возмущающая сердце и душу глава исторіи многострадальной Россіи.

«Неужели и ночью бой? — задавалъ себѣ вопросъ Юрочка. — Вѣдь раньше по ночамъ хоть не дрались. Господи, да когда же это кончится?».

И теперь, какъ и тогда въ Москвѣ, онъ не хотѣлъ довѣрять ни собственному слуху, ни безошибочнымъ догадкамъ, такъ тяжела была дѣйствительность.

Проворочавшись на перинѣ довольно долго и чувствуя, что отъ тоски и безпокойства ему не заснуть, Юрочка потихоньку одѣлся, досталъ прислоненные сбоку къ стѣнкѣ костыли и крадучась, чтобы не услышала спавшая въ сосѣдней комнатѣ сестра, вышелъ на крыльцо.

Хотя и безнадежно, но ему до страсти хотѣлось убѣдиться въ томъ, что вселившіе въ его сердце такую невыносимую, томительную тоску звуки не есть звуки боя, а какіе-то иные.

На крылечкѣ слышно было гораздо яснѣе.

Юрочка съ стѣсненнымъ сердцемъ, стараясь не стучать костылями, по ступенькамъ низкой скрипучей лесенки спустился въ дворъ.

Мѣсяцъ уже скрылся. Ночь была тихая, темная, звѣздная. Млечный путь широкой и длинной туманной полосою тянулся по небу, сверкая миріадами искръ.

Станица спала. Ни одинъ близкій звукъ не нарушалъ тишины. За то тѣмъ отчетливѣе доносились обезпокоившіе Юрочку звуки.

У юноши опустилось и еще больнѣе заныло сердце.

Походило на то, какъ будто тысячи не обычныхъ, а какихъ-то чудовищныхъ, невиданныхъ по своей громоздкости и тяжести тракторовъ или повозокъ съ желѣзными колесами гдѣ-то далеко во всю лошадиную прыть бѣшено мчались по звонкой каменной мостовой.

И лошади должны быть иныя, огромныя, желѣзныя, сказочныя.