Жертвы вечернiя

Одинъ распухшій глазъ его полуоткрылся, другой — безжизненный и страшный мотался наружу.

По-видимому, офицеръ начиналъ приходить въ себя.

— А-а-а... буржуй! Очухивается... руби! Катай! Чего тамъ?! А то опять обомретъ! — съ неистовымъ злорадствомъ и съ неизбѣжными ругательствами заревѣли въ толпѣ.

Топоръ, поднятый обѣими руками палача, мелькнулъ въ воздухѣ.

Толпа затихла.

Красногвардеецъ — по профессіональной привычкѣ какъ-то гекнулъ и при ударѣ шумно выпустилъ воздухъ изъ широкой груди.

Ударъ пришелся по шеѣ, ниже уха.

Шмякнуло, хряснуло, фонтаномъ брызнула кровь.

— Вотъ такъ! Такъ! Ловко! Попили нашей кровушки... Теперь довольно. Однимъ меньше. Такъ его, биржуаза!.. — слышались злобные, удовлетворенные голоса.

Голова офицера склонилась къ правому плечу, и изъ перерубленной, выпертой хрящемъ наружу гортани вмѣстѣ съ брызнувшей струями кровью послышался хрипъ.

— Готовъ! Будетъ! Довольно! Давай другого! Другого подавай! Ну, шевелитесь тамъ, скорѣича, тувариши! Нечего мѣшкать... — въ кровавомъ опьяненіи, весело ревѣли въ толпѣ.

Подручные палача бросили хрипящее, съ подвернувшейся подъ плечо головой, судорожно подрыгивающее тѣло офицера и со смѣхомъ обтирая ладонями залитыя кровью лица, подбѣжали къ Матвѣеву.

Встряхнувъ за руки, они подняли его съ земли.

Раненый тяжко застоналъ и поддерживаемый своими мучителями, всталъ на колеблющіяся ноги.

Онъ тихо, точно воротъ рубашки жалъ ему горло, повелъ въ обѣ стороны головой, качающейся на тонкой юношеской шеѣ, какъ измятый цвѣтокъ на стебелькѣ, и переступилъ съ ноги на ногу, готовый упасть.

Въ блуждающихъ глазахъ его склоненнаго къ плечу лица и въ полуоткрытыхъ, запек-шихся кровью губахъ, изъ-за которыхъ блеснулъ оскалъ бѣлыхъ зубовъ, выражалась нестер-пимая мука.

На него тоже вылили ведро холодной воды, вытащенной тутъ же изъ колодца.

Юноша вздрогнулъ и точно пробудившись отъ тяжкаго сна, медленно провелъ рукой по разбитому лицу, открылъ глаза и тверже всталъ на ноги.

Въ глазахъ скользнули скорбное, страдальческое сознаніе и ужасъ.

— А-а-а!... Ахъ, оставьте... оставьте... что вы дѣлаете?.. кто вы? — закричалъ онъ и нагнувъ голову, порываясь бѣжать, безпомощно пошевелилъ плечами.

— А... не по нраву пришлось? Панокъ, биржуазъ. Ну-ка, хорошенько раздѣлай его, туваришъ, хорошенько... такъ на первый сортъ... какъ говядину, чтобы зналъ нащихъ!.. — пересыпая нестерпимыми по своей смрадности ругательствами, злорадствовали въ толпѣ.

— Ну скорѣе, скорѣйча, товарищъ Щедровъ, не мѣшкайте! Еше сколько дѣловъ впереди! — поторапливалъ комиссаръ.

— Убери руки!.. Руки, говорю, убери прочь, чо-ортъ! — примѣриваясь въ воздухѣ топоромъ къ бившемуся и извивавшемуся всѣмъ тѣломъ въ рукахъ подручныхъ раненому, зашипѣлъ на своихъ помощниковъ палачъ. — А то вразъ оттяпаю... за одно... потуль и видали... Возьми за локти его... за локти, говорю, возьми! Крѣпче! Ы-ыхъ, непопятные! Черти рогатые, пра, черти рогатые!..

Палачъ, повѣсивъ топоръ на сгибѣ руки, самъ торопливо показалъ, какъ надо держать юношу.

Подручные растянули въ стороны руки кричавшаго и еще порывавшагося бѣжать раненаго, крѣпко перехвативъ его локти.

Раненый задыхался. Нечеловѣческій ужасъ выразился въ его глазахъ.

— Такъ! — сказалъ палачъ.

Новый ударъ топора. Шмяканіе, короткій хряскъ костей.

Помню выстрѣлъ охотника, помню отчаянный крикъ на смерть раненаго зайчика, помню, какъ на заднихъ лапкахъ крутился онъ по снѣгу, а передними протиралъ окровавлен-ную мордочку съ разбитыми, незрячими глазами. Онъ кувырнулся и упалъ, вздрагивая въ предсмертныхъ судорогахъ... И больше ничего. Но крикъ его, чисто дѣтскій крикъ жалобы, тоски, испуга смертнаго и невообразимой муки потрясъ всего меня невыразимымъ ужасомъ,

жалостью наполнилъ мое сердце и эхомъ нечеловѣческой боли отозвался въ душѣ моей. Онъ навсегда запечатлѣлся въ моей памяти, и не могу я безъ дрожи во всемъ тѣлѣ вспоминать этотъ крикъ...

Юноша застоналъ, только разъ коротко, ужасно крикнулъ и облитый кровью, замертво упалъ на землю.

Лѣвая рука Матвѣева отвалилась отъ плеча, вмѣстѣ съ рванымъ рукавомъ рубашки перегнулась пополамъ и повисла на ладони одного изъ помощниковъ палача.

— Ловко! Вотъ это ловко! Ого-го-го! О-го-о-о-о... Ого... го!

Толстогубый, приземистый, низенькій красногвардеецъ, съ задраннымъ носомъ въ видѣ грубой глиняной дѣтской свистульки, веселыми глазками оглядывалъ толпу, точно взвѣши-вая на ладони кровоточащую руку.

Всѣмъ ясно было, что онъ хочетъ выкинуть какую забавную штуку.

— Ну бабы, дѣвки... вотъ вамъ гребешокъ на ночь патлы расчесывать! — со смѣхомъ крикнулъ шутникъ и бросилъ руку вверхъ надъ головами толпы. Съ секунду она виднѣлась въ воздухѣ съ широко разжатыми пальцами.

Толпа со смѣхомъ и нервными вскриками шарахнулась въ стороны.

Рука шлепнулась и покатилась по пыльному косогорчику.

Ближніе, особенно бабы и дѣвки, съ испугомъ подбирали и уносили свои ноги, точно мертвая рука могла кого-либо изъ нихъ схватить.

— И во снѣ-то приснится, такъ помрешь съ одного страху... ой... — пронесся испуганный бабій голосъ.