И лишь тогда сон отпускает меня, наградив острой головной болью, которая, впрочем, довольно быстро утихает…
Прошло уже больше месяца с тех пор, как Северный покрыл мою спину и плечи тонкими рубцами, но здоровье мое лишь ухудшалось. Во многом виной тому становился этот кошмарный, полный ужаса и холода сон, из-за которого я вовсе перестал спать. Бодрствование выматывало, искажало мысли и их восприятие, лишало сил и эмоций.
Со временем пришло воспоминание об еще одном давнишнем сновидений, которое стало той каплей, которая вполне могла свести человека с ума…
Рассыпающийся ржавчиной лайнер, брошенный волной на берег, и сгоревшие тела погибших людей.
Теперь я многое знал о фантомах. Маленькая книжечка с таким громким названием «Природа материи» на самом деле раскрыла мне все, что было известно о проникновении обрывков времени в наш мир, но это вряд ли можно было назвать пониманием. Как вообще человек может постичь время?
За прошедшие недели я очень хорошо научился сравнивать. Я часто спускался в библиотеку с Рене и читал, читал, пытаясь увериться, что все мои видения все же призраки прошлого, но не находил в книгах ни подтверждения, ни опровержения этого.
Мастер, видя, что отдых не идет мне на пользу, то и дело начинал напирать, но я упорно молчал о том, что происходит, и, натыкаясь на стену моего отрицания, маг всякий раз покорно отступался. Мне было его даже немного жаль. Он, владеющий огромной силой, мог с легкостью пробиться сквозь мое упорство, нарушить границу, которую решил не пересекать, и узнать все. Он был властен, но не мог воспользоваться правом сильного, потому что не позволял себе этого. Я ценил эту непонятную заботу, которая, на самом деле, вовсе не была в моих интересах. Порою, очнувшись после очередного кошмара, которому все же удалось настигнуть мое уставшее сознание, я мечтал о том, чтобы маг узнал все, но произнести это вслух не мог. Меня держало не упрямство человека, а некая неявная сила, которая была выше моих желаний и стремлений, выше знаний Мастера. И я молчал, ища ответы, выискивая подтверждение или опровержение. Ища выход для себя и для мира, над которым призраком висело предчувствие беды. Что-то ощущалось в самом воздухе, и с каждым днем тревога лишь возрастала, но никто кроме меня и, кажется, Оружейника не чувствовал ее.
Я воспринимал тревогу, пожалуй, даже острее учителя боя, будучи открыт для мира, который, не стесняясь, перегружал на меня свои заботы. А Оружейник лишь говорил, качая головой и глядя в залитое хмурыми слезами окно:
— Осень нынче разыгралась, совсем с ума сводит, — он вел пальцем по стеклу, проделывая тот же путь, что и капля, скользнувшая по окну с внешней стороны. — Ты чувствуешь, Демиан? Осень сама больна собой и заразила все вокруг?
— Чувствую, — соглашался я и вставал, подходил к окну, коснувшись мимолетом пыльного щита, висевшего на стене, ощущая на мгновение чужую боль и тяжелый удар, пришедшийся на плечо. Отрезвленный, избавившийся от плена сказанных слов, я приближался к Оружейнику и становился рядом, глядя, как крупные капли сыплются на камни города. Этот нескончаемый осенний дождь давно изменил Форт, сделав его печальным и серым. Желтый камень, набравший в себя осенних капель, стал темным, серовато-коричневым. Казалось, город нахмурился, вспоминая что-то, и мне чудилось, я знаю о его мыслях. Город, который так любил тепло и ненавидел ледяную влагу, опустошившую и уничтожившую саму суть существования Форта — его людей.
Теперь город, посерев от воспоминаний, дремал. Он болел прошлым, и мы, заточенные в его стенах, болели вместе с ним. Понимая всю бесполезность такого время препровождения, я клал руку на плечо Оружейника и предлагал:
— Пойдем, потанцуем?
— Потанцуем, — Оружейник потягивался и с надеждой смотрел на меня. Потом добавлял: — Твой меч еще не готов, а движение не идет на пользу твоему едва оправившемуся от болезни телу.