Жестяной самолетик (сборник)

Дворы оживают после зимней спячки. Наши дворы, наши островки в море перемен, из весны в весну, из лета в лето живущие почти что одинаково. Найти десять отличий между прошлогодним и нынешним не получится, как ни старайся. Востроглазые бабульки с доброжелательными, ну уж очень доброжелательными улыбками. Крикливые мамаши, плаксивые детишки. Пара алкашей — утром, когда я шла на работу, они с печалью в глазах рассуждали, где бы похмелиться после вчерашнего; сейчас слегка повеселели, дискутируют, где бы добрать до кондиции. На фоне песочно-серой стены типовой девятиэтажки песочно-серая псина самого что ни на есть дворняжьего обличья роется в серой, совсем уже оттаявшей песочнице. Прозвучи в этой гамме ярко-алая нотка — получился бы пейзаж, достойный кисти Сальвадора Дали. Оп-па, а вот и она! Пусть не алая, но ярко-розовая с малиновым оттенком. Ксюха в короткой розовой курточке, из-под курточки едва-едва выглядывает черная юбочка. Розовые колготки, черные ботфорты модели «Кошмар мушкетера». В одной руке розовый клатч, в другой — розовый жестяной цилиндрик слабоалкогольного коктейля — напоказ, пусть бабки потешатся. Наверняка розовое нынче в моде.

— Привет, Люб.

— Привет, Ксюх.

— Люб, у меня опять с рефератом завал, а препод… он знаешь какой принципиальный дед, а?..

Ничего не меняется. Ровным счетом ничего. И все-таки весной на душе легче.

Палыч

Если просыпаешься утром с жесточайшего похмелья, смотришь в окно — и недоумеваешь, что это, ранняя весна или поздняя осень, прислушайся к голосам птиц. Это у нас, у людишек, в душе весной и осенью, зимой и летом все одним цветом — муторно-серенькое, а птицы живут в соответствии с ритмами природы.

Птицы надрываются, славя первое апреля.

Первое апреля началось весело. Сначала меня чуть было не сбил на школьной лестнице белобрысый попрыгун, историю у которого, как выяснилось, ведет наша демократичная Наташенька, то есть Наталья Александровна, если следовать букве педагогической этики. Пользуясь случаем, я перевел злоумышленника в разряд жертвы, прочитав ему пространную, длиною во всю большую перемену, лекцию о тоталитаризме как самом справедливом варианте организации школьной жизни. Надо полагать, чадо воодушевилось.

У самого моего кабинета меня изловила Анжелика Витальевна, торопясь осчастливить:

— Павел Павлович, вы будете проводить открытый урок для студентов. Через неделю.

И присовокупила волшебные слова:

— Больше некому!

Распираемый гордостью в связи с оказанным мне высоким доверием, я приступил к подготовке. Ну, чтобы я Иванову-Петрову-Сидорову слова раздавал зубрить, потом репетировал с ними до позеленения в глазах, а на уроке показывал спектакль, прикидываясь эдаким педбожеством, — этого от меня не дождутся, староват я для работы на публику, раскланиваться вообще никогда не умел, да и показуха противоречит натуре старого циника, я свои звездочки выслужил, до дыр на погонах. Но вот чего-то нестандартного душа запросила. Она не так часто досаждает мне просьбами, следовательно — почему бы и нет?

Анжелика Витальевна, учинившая накануне мероприятия инспекционный набег на суверенную территорию моего кабинета, оглядела подготовленные выставки и выразила горячий начальственный одобрямс:

— Это очень правильно, поговорить о гуманности, тем более что наши дети зачастую…

— Уважаемая Анжелика Витальевна, я буду говорить не о гуманности, а о ее антиподе — о войне. О войне как о самом распространенном историческом явлении. Хочется, знаете ли, что-то противопоставить фантастическим экранным страшилкам и компьютерным играм, в которых у героя в запасе энное количество жизней. А разговоры о гуманности — это, прошу меня простить, для наших детей скучная абстракция… А вот то, что изобразил Верещагин, — я кивнул на прикрепленную к доске репродукцию «Апофеоза войны» — конкретика, несмотря на весь символизм.

В глазах у Анжелики Витальевны явственно читалось: плетью обуха не перешибешь. Да знаю я, знаю. Просто определился: я это делаю, прежде всего, для себя.

— Но ведь вы расскажете о героизме, о…

— Расскажу. Обязательно. Но — не в этот раз. Мы все спешим, торопимся за программой, не успеваем, ускоряемся — и в этой гонке теряем самое главное. Понимание. Какое может быть понимание, если мы не даем детям времени поразмышлять, вчувствоваться. Мы хотим преподать им гуманность в виде эдакого готового продукта, чистого знания. Да оно будет распылено реальностью в считанные минуты! Помните, Анжелика Витальевна, вы показывали мне как будто бы под копирку написанные сочинения старшеклассников? Ну, тогда, когда вы им предложили поразмыслить, что бы они делали, если бы вдруг началась война? Хотя бы у кого-нибудь были свои собственные мысли, а не те, которые вы им предложили в виде полуфабриката? Хотя бы в одной работе был намек на искренность?

— Ну, зачем так категорично…