Жестяной самолетик

– Потому что вопрос был поставлен достаточно категорично. Вами, Анжелика Витальевна. А если не нравятся мои методы… Мы ведь, кажется, давным-давно определили, что я – старый совок, облезлый, но, надеюсь, не заржавевший, и китайской лопаты, произведенной по североамериканской лицензии, из меня не получится.

Не знаю почему, но домой я шел в преотвратном настроении. Шел и размышлял о настоящих людях. Не о тех, которые с большой буквы, а о реальных. Для которых в порядке вещей скопидомствовать, лизоблюдствовать, втихаря подличать и откровенно предавать, смешивать черное с белым до получения грязно-серого оттенка… Да-а, Палыч, либо ты впадаешь… гм… в юношеский максимализм, либо становишься мизантропом. Лучше уж быть циником, это, хотя бы, искаженный вариант любви к миру – с поправкой на реалии, так сказать.

А Любка говорит, мы с ней соревнуемся в цинизме. Не соревнуемся, а к миру приспосабливаемся, мимикрируем, не изменяя себе. Так что было бы, из-за чего расстраиваться. Вот приду домой, таблеточку успокоительную приму, Любка купила какие-то разрекламированные, хотя твердит, что на рекламу не покупается… Ага! А вот и апофеоз цинизма – реклама успокоительных таблеток, следующая за анонсом ужастика.

Любка

Проснулась я под аккомпанемент папашиных воплей, грозных до жути и настолько громких, что, не напрягая слуха, я разбирала каждое слово:

– …Сомнительно! Я понимаю, когда сомневаются потому, что хотят определить истину. А твоим-то сомнениям какова цена? Пятикопеечная монета, завернутая в использованную по назначению газетенку! Модная интеллигентская скука – вот мать твоих сомнений, а повитухой при ней – сенсация. Нет, дорогой мой, ты не исследователь, ты трубочист и по совместительству ассенизатор!.. Кого-нибудь другого макай по уши в свою диссертацию, а я потом приду к вам в образе Мойдодыра.

Еще пара минут – и ураганным ветром папашиной фантазии мою крышу сорвет напрочь! Так что прикажем конечностям шевелится быстрее извилин.

Я успела умыться и одеться, а папаша все продолжал зудеть в телефонную трубку. На том конце провода, как я поняла из контекста, изнывал кто-то из бывших папашиных учеников. Я пошла к двери, папаша пошел на третий круг. Ладно, пусть развлекается, лишь бы давление не подскочило.

До центра я так и не доехала – движение перекрыли. Ладно, нам не привыкать. Две остановки – десять минут ходьбы в ускоренном темпе, все-таки предусмотрительно я обулась в туфли на низком каблуке.

Опоздала – ну и пофиг, ничего не потеряла. Протокольные речи повторяются из года в год почти дословно, набор ораторствующих неизменен, с поправкой на должностные перестановки… впрочем, фамилии одни и те же, фразы одни и те же. Правда, слышу я не все: порывистый ветер уносит слова в строну, к группе скучающих милиционеров. Ладно, тем по службе положено иметь повышенный иммунитет ко всяким ля-ля.

А я уже и вовсе не слушаю. Я наблюдаю. Наблюдаю, как ветер разворачивает полотнище на шпиле здания, которое я с детства привыкла называть Домом Победы, и открываются взору слова: «За Родину! За Сталина!»

А потом, когда разъезжаются именитые гости, у Вечного огня остаются ветераны и дети. Почему-то всегда именно так – ветераны и дети. Цветы, вплетенные в помпезные венки, неподвижны, как будто бы залиты воском. А маленькие букетики гвоздик, возложенные на гранит не напоказ и без речей, трепещут на ветру, они живые.

Горожане целеустремленно движутся в направлении парка, ветераны потихоньку бредут домой. А ты-то куда, Любка? Потолкаешься в толпе ряженых, запасающихся пивом и бойко раскупающих всякие светящиеся финтифлюшки в предчувствии карнавала на Поле Чудес? Или пойдешь к своим книгам, и будешь читать под папашино ворчанье и мурчанье Туськи?..

В подъезде, поднимаясь по лестнице, нагнала деда Славу, нашего соседа с пятого этажа. Да, давненько я его не видела, последнее время он редко выходит из дому.

– С Днем Победы, Вячеслав Степанович.

– С праздником, Любаша, – отвечает он, голос тихий, как шелест книжных страниц.

Посторонился, пропускает меня вперед, и медали звенят тихо-тихо. А мне в этом тихом перезвоне вдруг чудится зов набата.

– Здрассьте, Пал Палыч!

Палыч приветственно щелкает зажигалкой. Я, вроде как, в магазин за сметаной торопился, не по своему хотенью, а по Людкину велению (хорошо хоть, задание конкретное, а то я в последнее время живу, как в сказке, – поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что). Но очень уж Палыч нынче смурной. И, кажется, абсолютно трезвый.

– Я вот, Вить, мечтаю: изобрести бы средство от умственного геморроя. Говорят, цикута помогает, но по мне это – чрезмерный радикализм.

Куплю-ка я баклагу пива, Палыча подлечить. Заодно и за взятку сойдет, сегодня футбол, напрошусь в гости. Смотреть, как наши продувают, лучше под пиво и Палычевы комментарии, нежели под маманин нудеж и Людкино нытье.

Во дворе на скамеечке Любка. По правую руку – Лилечка, по левую Маргаритка. Любка им читает. Вслушиваюсь.