Жесткокрылый насекомый

– …а я ему говорю: “Подавишься, подавишься!” А он дурак такой, идет и жрет. Ну кто будет листья жрать? Ну ведь дурачок же?

Бабки поддакивали: конечно, Андрюшенька, конечно. И не верили ни на секунду.

– Вон, опять идет! Подавишься, дурачок!

Бабки проследили направление, в котором смотрел Андрюша. Там шел огромный усатый мужик в блестящем терракотовом пиджаке, нес в руке березовый веник.

И объедал с него листья.

Народ насторожился. Нельзя сказать, что экстравагантное поведение могло шокировать ольховчан: на памяти города были и приземление космонавтов, и теленок с двумя головами, и даже один нобелевский лауреат… Однако кто знает, что на уме у этого листоеда? На автостанции в это время находилась без малого сотня человек, и все пристально следили за таинственным незнакомцем.

Мужик отгрыз листочек, бросил веник – и улетел, звеня слюдяными крылами.

Народ долго смотрел ему вслед, пока незнакомец не растаял в зеленом дыму тополей. И никак не отреагировал. По крайней мере – внешне.

Один только Андрюша сорвался с места и бросился вслед за летуном. И попался в лапы Одинаковым-с-лица.

– Здравствуй, Андрюша. – Коля-второй достал из кармана чупа-чупс. -

Хочешь чупик?

– Ты маньяк? – притворно испугался блаженный.

Двое-из-ларца переглянулись.

– Сумасшедший, что возьмешь, – пожал плечами просто Коля.

Андрюше не нравилось, когда его называли сумасшедшим, и незамедлительно дал отпор:

– Отъе…итесь.

– Да никто тебя не тронет. Ты его знаешь? – Коля-второй показал фотографию барчука.

– Пивораса? Знаю Пивораса!

Коля-второй закатил глаза: вот ведь подстава, так свою фамилию коверкать.

– А где он? – спросил просто Коля. – Его мама ищет.

Андрюша радостно захохотал – и бросился бежать. Просто Коля совсем уже намылился догонять его, но второй Одинаковый-с-лица вовремя ухватил компаньона за рукав. И то правда: как будет выглядеть респектабельный молодой человек, преследующий городского сумасшедшего?

И они спокойно пошли следом. В конце концов, Коле-второму доподлинно было известно, что Андрюша кокетничает, да и на крайний случай у ребят имелось тяжелое орудие: коробка с красками и кисти. От такой взятки дурачок точно не откажется.

Лопаницын не стал уговаривать Геращенко продолжать слежку и даже не бросился искать Куликов, когда распрощался с Галиной Юрьевной. Он уже чувствовал, что тихо-мирно сегодня ничего не закончится. Петр зашел домой, плотненько перекусил – и отправился в отделение.

Уже после полудня тетки из парка культуры привели Куликов в количестве четырех штук. С ними же прибыли потерпевшие подростки – один очень сильно хромал, другой держался за глаз, будто тот сейчас выпадет, третьему же досталось больше всех – весь мокрый, морда в царапинах, левое ухо здорово оттопыривалось и сочно переливалось всеми оттенками красного.

Тетки спросили, где тут детская комната. Дежурный направил их к

Боборыкину, и наш участковый только и мог, что мысленно пожелать сержантику успехов.

Не отсвечивая, Лопаницын прошел вслед за пестрой компанией и кое-как умудрился подслушать, в чем дело. Мы шли, а они напали, а мы даже ничего не сделали… Да че вы врете, сами же первые начали: обзывались, Игоря пнули!..

Потирая ладони, Петр ушел к себе. Сейчас Боборыкин попытается разобраться, запутается, попытается разобраться еще раз, снова запутается, испортит несколько протоколов, потом вспомнит, что надо родителей вызвать, а Кулик-то пойди, найди по телефону…

Все оказалось еще хуже: Кулики наотрез отказались называть фамилию.

Сержант и уговаривал, и угрожал, но квартет молчал, только даун

Игорь меланхолично помыкивал да хныкал маленький Олег, а вот Кира и

Евгений держались, как партизаны в гестапо. Кто знает, чем бы закончилась эта история, если бы Лопаницын не пошел снова подслушивать.

Из-за двери доносились нечленораздельные вопли Боборыкина и унылые просьбы пострадавших отпустить их, а то дома потеряли. Петр заглянул в кабинет и поинтересовался причиной шума.

– Да эти!.. дети!.. фамилию назвать не хотят!..

Участковый выразительно посмотрел на Евгения.

– Эти? А не скажешь, такие славные ребята…

Евгений, узнавший Петра, вскочил и выпалил:

– Наша фамилия Кулик!

– Я тебя не спрашивал! – рыкнул Боборыкин, но осекся. – Как фамилия?

– Кулик! – хором ответили Кулики.

– Родители? Адрес? Телефон? – Сержант нырнул к столу и схватил ручку.

Евгений рапортовал, как главнокомандующему на параде, а потом закончил жалостно:

– Только не зовите маму, она переживать будет.

– Раньше думать надо было! – жестко оборвал Боборыкин.

Петр удалился, качая головой: это ты, парниша, не подумавши сказал.

Думать надо было тебе, а не угланам малолетним. Тут ведь и разбираться нечего: кто по сусалам огреб – тот и виноват. Слаженно родственнички работают, таких лбов уделали!

И вот около четырех в сопровождении сержанта появилась “мамаша” и устроила скандал. Боборыкин изображал перед Мариной Васильевной картину “Опять двойка”. Кулик разорялась минут двадцать, не меньше: как могли забрать маленьких детей в милицию, да это произвол, что за допросы, в чем эти дети провинились, и провинились ли вообще, и куда смотрит начальство…