Жестокая болезнь (ЛП)

— Знаю, — говорит он. — Это единственный выбор, который ты можешь сделать. Я не заслуживаю тебя. Я слишком жадный. Я буду причинять боль, калечить и убивать, лишь бы удержать тебя, и не почувствую сожаления. Я никогда не остановлюсь, Блейкли.

Его губы изгибаются в милой мальчишеской улыбке — той самой, которая впервые заставила меня увидеть, насколько он красив, а также возненавидеть. Думаю, я с самого начала знала, что, если бы я была способна, то влюбилась бы в Алекса.

Но мы стали слишком мрачными, слишком извращенными, и я не знаю, как преодолеть всю боль и ущерб, которые мы причинили… особенно друг другу.

Лондон говорит «пробуждение». Грейсон — «возрождение». Алекс верит, что некроз может убить клетки мозга, изменить человека, как будто это так просто. Я пожертвовала частичкой хладнокровности, но у меня осталось самое главное.

Совесть.

Даже не знаю, что в ином случае, родилось бы на ее месте. Как я могла верить, что мы с Алексом потеряемся навсегда, провалимся в кроличью нору?

Мы есть друг у друга.

Чертова слеза скатывается по моей щеке, и Алекс вытирает ее большим пальцем.

— Разреши поцеловать тебя, — говорит он.

Этот извращенный мудак добился своего на гребаном смертном одре.

Мои губы дрожат, когда я наклоняюсь к нему и шепчу.

— Поцелуй меня, Алекс.

Он обхватывает меня сзади за шею и прижимает мой рот к своему. Его губы мягкие, но напористые, передающие бурлящие в нас обоих эмоции. Поцелуй начинается с медленного закипания, затем он наполняет его обжигающим жаром, превращая в страстный огонь, которому суждено поглотить все. У меня перехватывает дыхание.

Внезапно он замирает, и, когда я отстраняюсь, читаю шок в его расширяющихся глазах. Отодвигаюсь, чтобы он мог податься вперед, его взгляд падает между нами туда, где игла прокалывает его руку. Пустой шприц лежит в моей руке, мой большой палец нажимает на поршень.

Когда он поднимает взгляд, черты его лица искажаются в замешательстве.

— Блейкли?

Мое имя задает каждый вопрос, требует каждого ответа.

— Потому что у меня нет выбора, — признаюсь ему. Нежно касаюсь его лица, пытаясь понять, действует ли противоядие. — Потому что я люблю тебя. И слишком эгоистична, чтобы отпустить тебя.

Жестокая болезнь внутри меня отказывается терять его. Она доминирует над рациональностью, над совестью — даже над моим чувством справедливости, где я все еще жажду отомстить Алексу. Все это меркнет перед потребностью удержать его при себе.

Пока Алекс удивленно смотрит на меня, на его лице появляется какая-то другая отчаянная эмоция, и он снова опускает взгляд на шприц.

— Что? — спрашиваю я. Мое сердцебиение беспорядочно бьется в такт его пульсу.

Он вынимает иглу и поднимает флакон, анализируя оставшееся содержимое.

— Чисто, — говорит он, словно отвечая на какой-то внутренний вопрос. Капает жидкость на палец и пробует на вкус.

Из-за его затянувшегося молчания я делаю глубокий вдох, нетерпение бьет по моим нервам, как кремень.

— Алекс…?

— Это вода.

Мое сердце замирает, легкие хватаются за воздух, когда ощущение холода разливается по венам.

— Он обманул нас… солгал? — но даже когда я озвучиваю свои страхи вслух, знаю, что это бессмысленно.

Грейсону нравится играть со своими жертвами.

Алекс сказал, что это закончится кровью.

Я начинаю вставать, делать… хоть что-нибудь. Зову на помощь. Звоню Лондон, кричу, но Алекс хватает меня за руку, не давая впасть в панику.

— Симптомов нет, — говорит он. — У меня нет никаких симптомов… — он бросает взгляд на свои карманные часы.

Адреналин зашкаливает, я вырываю руку и смотрю на время.

— Одиннадцать минут.

Осознание пронзает меня, и я ищу телефон. Набираю сообщение Грейсону, когда вижу, как появляются три маленькие точки. Затаив дыхание, жду ответа.

Тебе не кажется глупым, что у меня якобы был доступ к нервно-паралитическому веществу военного назначения? На самом деле, я был об Алексе лучшего мнения. Но иногда не обязательно быть экстремалом, чтобы добиться экстремальных результатов.

— Пиздец, — бросаю телефон на колени и тру руками лицо, яростная смесь гнева и облегчения разрывает меня.

Я чувствую прикосновение Алекса, когда он возвращает меня с края пропасти. Затем он встает и, прихрамывая, подходит к мусорному ведру, где достает флакон, брошенный Грейсоном, подтверждая, что в нем тоже вода.

Маниакальный смех вырывается наружу, и я бросаю взгляд на Аддисин, которая что-то неистово бормочет сквозь кляп. Может быть, мне следует отпустить ее, но она все еще плохой человек, и несколько минут мучений ее не убьют.

Телефон вибрирует у меня на коленях, посылая волну дурных предчувствий. Я осторожно переворачиваю экран.