Жестокая любовь государя

– Вот тебе и «да ну»! А как второго она родила, так вообще окрепла. А про Гришку Захарьина и говорить срамно. Давеча так в Думе разорялся, как будто перед ним холопы сидят. Все власть свою хочет показать. А ежели бы Анастасии не было, разве посмел бы он на Шуйских голос повысить?

– Не посмел бы, – пьяно согласился Василий.

Нутро радовалось обильному угощению, а в голове стало совсем весело.

– Вот и я об том же! – радостно подхватил Петр Иванович. – Сидел бы тогда под лавкой мышью задушенной. А к чему это я все говорю? Извести нужно царицу, тогда ты окольничим станешь. И мы от Гришки Захарьина избавимся, и, даст бог, может, царь из нашего рода невесту присмотрит.

– Извести?! – перепугался Василий.

Кусок хлебной корки, которым он смазывал соус с блюдца, застрял в горле.

Захаров откашливался долго, хрипел задушенно на всю комнату, а Петр Шуйский услужливо справлялся:

– Может, тебе, Василий, наливочки дать?

Захаров в ответ тряс головой, махал руками и вновь заходился в безудержном кашле. Петр похлопал дьяка по спине, и кусок хлеба, сжалившись над несчастным, благополучно пролетел в желудок.

– Ох, и напугал же я тебя, – беззаботно скалился князь. – Смотрю, у тебя даже слеза на глазах выступила. Али, может быть, ты царицу жалеешь? Или окольничим раздумал быть?

– Ты сразу говори, Василий, с кем ты! С нами или с царем будешь? – строго спросил Иван.

– Это кажется, что царь всесилен, только без воли бояр ничего не делается, как повернут они, так и выйдет! – поддержал братьев Федор Скопин.

Он вновь держал на коленях рыжего кота, который весьма был доволен боярской лаской. Пальцы перебирали густую шерсть, залезали под живот, чесали ухо.

И тут Василий Захаров вдруг с ужасом подумал о том, что выбора у него просто не существует. Даже если он осмелеет и скажет: «Нет!», то Шуйские задушат его в тот же миг. Затолкают невинноубиенного в холщовый мешок и выбросят куда-нибудь в реку.

– С вами я, – выдавил из горла хрип Василий.

– Уж не простудился ли ты часом? – посочувствовал Петр Иванович.

– Нет, это я так, – заверил дьяк.

– У нас от простуды одно средство имеется. Эй, Клушка, поди сюда! Где там тебя еще нечистый носит?! Лекарство неси нашему гостю!

– Сейчас я, батюшка, – послышалось из-за двери, и следом за словами в горницу вошла босоногая девчушка, сжимая в руках большой расписной кувшин.

– Малиновая? – подозрительно поинтересовался боярин.

– А то как же! Она самая, батюшка, – горячо уверяла босоногая красавица.

– Тогда налей гостю полный стакан, а то он совсем захворал… Да не на скатерть, раззява! В стакан, говорю, лей! А теперь пошла за дверь!

Василий отпил малинового настоя; и вправду, малость полегчало.

– А что далее… с царицей делать?

– «С царицей»! – передразнил Петр. – Да моя челядь у нее чернику на базаре покупала. А ты – «царица»! Ранее сроду башмаков не носила, в лаптях по Москве шастала. Царица! Что с ней делать, спрашиваешь? Порчу навести, а то, еще лучше, отравы какой дать!

– А кто даст-то?

– Кто-кто? Вот непонятливый! – злился не на шутку боярин. – Баба твоя даст, вот кто!

– Какая баба? – совсем отупел Захаров.

– Жена твоя. Ее, кажись, Лукерьей кличут? – Лукерьей.

– Она у царицы в сенных девках служит?

– В сенных.

– Ходит в любимицах?

– Точно так, – удивлялся Василий Захаров осведомленности Петра Шуйского.

– Вот передашь ей этого настоя, – взял боярин пузырек, стоявший на сундуке. – Пускай им постелю Настасьи накрапает. А как это сделаешь, еще благодарность от меня получишь. Чего желаешь? Жемчуга? Могу золотишка дать. А как окольничим станешь, так сам золото иметь будешь. Городок в кормление получишь, именьицем обзаведешься. А может быть, и не одним.

– А ежели дознаются? – Василий Захаров крутил в руках пузырек с отравой.

– Кто же дознаваться станет, Василий Дмитриевич? Окромя меня и братьев, никто об этом знать не будет. В могилу тайну унесем! – клятвенно заверял Петр. – Хочешь, крест на том поцелую?

– Хочу, – неожиданно согласился Захаров.

Петр Шуйский снял с угла огромный серебряный крест, поднял правую руку и торжественно заверил:

– Клянусь не обмолвиться об нашем уговоре ни с кем даже словом единым. И пусть геенна меня огненная съест, если от клятвы своей надумаю отойти. – После чего припал губами к распятию. – А вы чего расселись? – прикрикнул Петр на братьев. – Сюда подите, тоже крест целовать станете.

Государь в тот день всем думным чинам дал отпускную, и потому бояре спали до самого обеда. Не нужно было, как обычно, просыпаться спозаранку, чтобы спешить под двери самодержца, опасаясь опозданием накликать его гнев.

Некуда было торопиться и Шуйским.

Петр еще с вечера приказал выбить зимние шубы от песка и пыли, и сейчас со двора раздавались глухие размеренные удары.

Выглянул боярин во двор и увидел, что шуб набралось почти дюжина; пять из них – царский подарок. А они особенно ценны. Иногда государь спрашивал – не прохудились ли шубы? Не побила ли их моль? Тогда на следующий день Петр Иванович надевал царский гостинец и прел в нем на заседаниях в Думе.