Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века

«Военно-историческая наука, — отметил Норберт Фрай, — уже в 60-е годы нанесла удар по легенде о “чистом вермахте”, возникшей в качестве ответа на Нюрнбергский процесс. Но результаты научных изысканий долгое время не воздействовали на социальное сознание, и только теперь, спустя полвека после окончания войны, пришел час для реализации проекта Института социальных исследований». Выставка, по убеждению Фрая, «повернула германское общество лицом к теме, которую историческая наука слишком долго разрабатывала с большой оглядкой». Историк обратил внимание на «диалектику вытеснения из социальной памяти преступлений нацистского режима и формирования реальных представлений о злодеяниях национал-социализма»[894].

Прежние разоблачения, касавшиеся преступной роли промышленников, финансистов, дипломатов, юристов и других представителей немецкой элиты в 1933–1945 гг., относились к ограниченному числу лиц и профессиональных групп. Должно было пройти пол века, чтобы германское общество начало воспринимать обвинения, относящиеся к военнослужащим вермахта. Через ряды нацистских вооруженных сил прошли 18–19 млн немцев, и вопрос о соучастии военнослужащих в преступлениях затрагивал практически каждую немецкую семью. Речь шла не о каких-то абстрактных преступлениях, а о преступлениях отцов и дедов большинства граждан ФРГ. Организаторы выставки «Война на уничтожение» шли на риск, понимая, что их проект «вскрывает старые раны и старые могилы». Они хорошо знали, что «при обсуждении темы “вермахт и преступления” немедленно вспыхнет пламя спора»[895]. Они предполагали, что результаты их работы станут предметом жестких дискуссий и в историческом цехе, и в обществе, поскольку правда о преступных деяниях вермахта в оккупированных районах СССР прямо связана с категориями национальной ответственности и национальной вины.

Сотрудниками института были найдены новые, нетрадиционные ракурсы в освещении характера нацистского оккупационного режима на советской территории. Геер и его коллеги использовали кинематографический прием, выхватывая из кровавой истории «нового порядка» отдельные «кадры»: варварские деяния 6-й германской армии на ее пути от западной границы Украины до Сталинграда; охота за людьми с целью их угона в Германию; так называемые антипартизанские акции в Белоруссии.

Общее число посетителей выставки составило около 860 тысяч человек. Но в поле ее воздействия оказалось втянуто значительно больше граждан ФРГ: необходимо учесть многочисленные лекции, телепередачи, встречи с политическими деятелями и учеными, дебаты в бундестаге и региональных парламентах, в местных собраниях депутатов; издано более двух десятков книг, посвященных дискуссиям вокруг экспозиции[896].

* * *

…В центре выставочного зала — крупный макет Железного креста — военного ордена, ставшего традиционным символом прусской, а затем и германской армии. На четырех оконечностях креста фотографии и документы. Заметные уже от входа надписи: «Преступления как повседневность», «Преступные приказы верховного командования», «Преступные приказы армейских и дивизионных командиров», «Язык насилия». И фотографии, сотни неотретушированных любительских снимков, сделанных немецкими солдатами или офицерами «на память». «Сюжеты одни и те же: телеги с останками советских пленных, рвы с телами расстрелянных, горящие русские деревни, массовые казни на городских площадях, эшафоты, окруженные солдатами — и напуганными, и ухмыляющимися, палачи и их добровольные помощники, самодовольно позирующие на фоне трупов… В каком бы городе ни была размещена выставка, непременно развертывались дискуссии, которые принимали, как правило, форму полемики представителей разных поколений. В июне 1998 г. в Касселе (земля Гессен) мне довелось быть свидетелем жарких дебатов у выставочных стендов. Залы, предоставленные для ежедневных докладов и круглых столов о преступлениях вермахта, были постоянно полны, неподдельным был интерес слушателей. Безусловно, прав был ветеран Второй мировой войны, депутат бундестага граф Генрих фон Айнзидель, сравнивавший воздействие выставки на общество с «целительным шоком»[897].