Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века

Выставка в ее второй версии действовала с ноября 2001 по март 2004 г. и была показана в 11 немецких городах. Обновленную экспозицию посетили более 400 тысяч человек. В конце января 2004 г. материалы выставки вернулись в Гамбург — к месту, где начинался ее путь. День 29 марта стал последним в ее истории. Руководители проекта приняли решение о том, что экспозиция выполнила свою задачу. Ян Филипп Реетсма сказал, выступая в этот день: «Неопровержим вывод о том, что без первой выставки тема преступлений вермахта не могла бы оказаться в центре общественного внимания и что без второй выставки это внимание не удалось бы удержать на прежнем уровне… Результатом стало то, что решительно изменился сам подход к теме преступлений вермахта и стал невозможным возврат к прежним стереотипам»[984]. Отмечая различия в восприятии первой и второй версий выставки, Ганс-Ульрих Тамер задал резонный вопрос: «Объясняются ли эти перемены только изменением способа презентации при полном сохранении ее концепции или же феноменальным воздействием первой выставки на ситуацию в сфере культуры памяти?»[985]. Очевидно, что решающее значение приобрело именно второе обстоятельство.

Вдумчивые наблюдатели констатировали пороговое значение эволюции восприятия первого и второго вариантов выставки. По мнению Михаэля Йейсмана, выставка стала «хронометром, отмеряющим время в двух часовых поясах»: сначала «в такт уходящего времени старой Федеративной Республики», а затем в ту пору, когда «начали намечаться контуры нового самосознания»[986].

«Дискуссия о выставке и ее тематике, — уверен Клаус Науман, — обозначила четкую историко-политическую грань в процессе перехода от “старой” к “новой” Федеративной Республике»[987].

Дебаты о «войне на Востоке», оказавшись на перекрестке противотоков общественного мнения, в эпицентре напряженных поисков новой национальной идентичности, уже стали фактом германской историографии и германского исторического сознания. «Устроителям выставки удалось то, — констатировал Ульрих Герберт, — чего не сумели добиться мы, профессиональные историки, а именно: развернуть широкие дебаты о германской войне на Востоке»[988]. Организаторы выставки смогли, отметил Норберт Фрай, «сдвинуть с места процесс рефлексии, касающейся легенды о чистом вермахте», что «вплоть до настоящего времени не удавалось сделать научным исследованиям». Для этого потребовались «известные формы драматизации, если хотите, и некоторого огрубления материала». Как и прежде, подчеркнул ученый, «импульсы для широких публичных дискуссий, как правило, исходили не от исторической науки»[989].

Выставка явилась неотъемлемой частью современной духовной жизни Федеративной Республики Германия. Предлагаемый образ «войны на Востоке», оказавшись в эпицентре напряженных поисков новой национальной идентичности, стал фактом германской историографии и германского исторического сознания.

Под прямым воздействием дебатов о выставке в течение последнего десятилетия в ФРГ заметно интенсифицировались научные исследования по проблематике преступлений вермахта на оккупированных территориях СССР. Выставка стала, по оценке Яна Филиппа Реемтсмы, «индикатором того, чем должна и может стать история современности в конце XX и в начале XXI века»[990].

* * *

Научный сотрудник Института современной истории в Мюнхене профессор Кристиан Хартман принадлежал к числу убежденных оппонентов выставки, не разделяя, впрочем, крайних оценок некоторых своих коллег. Признавая принципиальную важность поднятой в прессе «волны дискуссий и конференций, трактатов и писем читателей, репортажей и воспоминаний», он считал, что экспозиция отличается излишней плакатной публицистичностью. Историк, безусловно, разделял ту точку зрения, что вермахт действовал «под знаком античеловеческой идеологии и последовательного отказа от правовых норм», но он задавал непростой вопрос: если говорить о вермахте как о преступной организации, то «в какой степени этот вывод относится к миллионам военнослужащих вермахта» или же он применим лишь «к узкому кругу генералов и штабных офицеров»? Хартман выступал против «легкомысленных и чересчур обобщенных» суждений и требовал «дифференцированного подхода» к злодеяниям немецкой армии на оккупированных территориях СССР[991].