Жестокая жара

— Знаешь, мне кажется, даже мое удостоверение офицера полиции Нью-Йорка не спасет нас от задержания за появление в общественном месте без одежды.

— Или за непристойное поведение в общественном месте, — поддакнул он, засовывая руку в вырез.

— Послушай, в номере заниматься этим будет намного интереснее. Идем.

Они молча пересекли сквер, обнимая друг друга за талию. Рук почувствовал, как мышцы ее плеч и спины слегка напряглись, и сказал:

— Если ты так настаиваешь на том, чтобы думать о деле, почему бы тебе не рассказать мне, что тебя гнетет? Может быть, нам удастся каким-то образом включить это в нашу прелюдию. С наручниками, конечно.

— Меня что-то гнетет?

— О, прошу тебя. Мне нравится думать, что я для тебя не просто клоун и сопровождающий для походов по ресторанам. Но я не упрекаю тебя за то, что ты размышляешь о своем. Наверняка это что-то важное.

— Извини. Кое-что из сегодняшних событий не дает мне покоя. Я знаю, что упустила из виду некий факт, и стараюсь сообразить какой, но никак не могу. Это на меня не похоже.

Это было правдой лишь наполовину. У Никки действительно присутствовало такое чувство, будто она где-то совершила ошибку. Но, рассказав Руку об этом, она умолчала о более глубоких личных переживаниях, с которыми пыталась разобраться весь день.

Журналист резко притянул ее к себе и встряхнул.

— Отвлекись хотя бы на минутку. На тебя слишком много всего свалилось. — Никки кивнула в темноте, и он догадался, что она хочет уйти от ответа, поэтому настаивал: — Я имею в виду не только ужасы этой недели, но и все, что ты узнала о матери… Тебе потребуется время на то, чтобы принять это.

— Да, я знаю.

Она почувствовала, что у нее перехватило дыхание, сглотнула ком в горле, но это не помогло. Неужели Рук успел так хорошо изучить ее, что угадывает ее настроения и видит сквозь броню? Он почувствовал, что сейчас ее тревожит не только зашедшее в тупик расследование. Но не мог понять ее чувств до конца. Рук не мог знать, что сейчас, пока он фальшивым голосом напевал «Звездную пыль», она на самом деле не шагала под руку с ним по историческому парку мимо дома Виктора Гюго. Она снова была в больничной палате, испытывала облегчение при мысли о том, что на самом деле ее мать работала на разведку, служила своей стране. И вновь слышала слова, которые выбили почву у нее из-под ног.

Она смотрела в лицо Тайлеру Уинну. Бывший агент ЦРУ говорил ей, что из ее матери получилась превосходная шпионка. Говорил о том, что «эта работа приносила ей такое удовлетворение, чувство выполненного долга, полноты жизни, которого не давало ничто другое. Даже музыка».

И Никки сама закончила мысль: «Даже я, ее дочь».

Взвизгнули шины. Ослепительный свет вернул ее к действительности. Они с Руком попали в засаду — оказались зажаты на углу улицы между двумя черными «пежо» с тонированными стеклами.

Рук инстинктивно загородил Никки собой. Но за спиной у них тоже раздались шаги. Хит, резко развернувшись, узнала недавно виденного прохожего, который насвистывал под нос; хромота его чудесным образом прошла, и он бежал к ним. Из каждой машины вылезли по двое мускулистых парней. Инстинктивно Никки потянулась к поясу, но оружие осталось в Нью-Йорке.

Двое нападавших мгновенно скрутили Рука и потащили его в машину; третий, сидевший на пассажирском сиденье, набросил ему на голову мешок. Хит увернулась от первого противника, который уже протянул к ней руки, но тот, что подбежал сзади, «хромой», накрыл ее голову мешком. Никки от неожиданности потеряла равновесие и почувствовала, как двое громил схватили ее в медвежьи объятия и подняли над землей. Она попыталась достать их ногами, извивалась и кричала, но сопротивляться было бессмысленно.

Похитители засунули Хит на заднее сиденье второй машины и уселись с двух сторон от нее. Крики заглушил шум мотора, и «пежо» устремился вперед. В этот момент она почувствовала, как в руку ее выше локтя вонзилось что-то острое.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Придя в себя, Хит обнаружила, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Она попыталась сообразить, где находится. Стояла кромешная темнота, но она поняла, что лежит на боку, почти в позе эмбриона. Колени, прижатые к груди, болели, но, когда Никки попробовала распрямить ноги, у нее ничего не получилось; подошвы туфель упирались в стену. Ей вдруг стало холодно. Именно в такой позе находился труп Николь Бернарден, обнаруженный в чемодане ее матери.

Предплечье в месте укола зудело; Никки попыталась дотянуться до него, чтобы почесать, но что-то удерживало ее руку. Хит с легкостью догадалась, что это такое. Запястья ее были скованы наручниками.

Для того чтобы выяснить, насколько велика свобода движения, Никки потянула цепочку наручников. А затем произошло нечто настолько необычайное, что она решила: наверное, это галлюцинации, действие наркотиков, которые ей вкололи. Наручники… сопротивлялись.

— О, прекрасно, ты очнулась, — заговорил Рук. — Могу я попросить тебя об одной любезности? Дело в том, что твой правый локоть упирается мне в ребра.