Жестокие игры

Комната Земцовых в двухэтажном бревенчатом домике. Порядка тут нет – вещи в разладе друг с другом, следа женской руки не видно. Вечернее время. За окнами снегопад, ветер. А тут печка потрескивает, тепло. В углу, в самодельной колыбельке, спит двухмесячная Леся. За столом Маша Земцова пьет чай, рядом что-то записывает в свою тетрадь Мишка. Земцовой скоро сорок – это плотная красивая женщина с насмешливым, неспокойным взглядом.

Мишка. Жили на свете Машка и Мишка… Мишка и Машка жили на свете. (Усмехнулся.)

Маша. Не надоело? С утра твердишь.

Мишка. Мне на заре это словосочетание мелькнуло… Только проснулся. (Торжественно.) Мишка и Машка жили на свете… Не нравится?

Маша. Весело.

Мишка (взглянул на спящую Лесю). Ты погляди, как уснула. Мгновенно.

Маша. Тайгой надышалась. Мы с ней под вечер за излуком были… Там новую буровую ставят.

Мишка. Смотри из санок ее не урони, когда гуляете.

Маша. На буровой-то Аникин хозяином. Добился.

Мишка. Ну и черт с твоим Аникиным… Дочь береги. А то как стукну! (Подходит к ней сзади, обнимает крепко. Целует.)

Маша (хохочет). Вот дурак, чаем облил.

Мишка. Обойдется. (ВКЛЮЧИЛ МАГНИТОФОН.) Потанцуем, Машечкин.

Маша. Давай, что ли, безумный.

Танцуют рок-н-ролл. Усердно.

(Остановилась.) Дай передохну.

Мишка. Что? Старость подходит? (Целует ее.) Машка и Мишка жили на свете… (Долго целует.)

Маша (освобождаясь от его рук). Эй, осторожненько! Я тебе в тридцать девять дочь родила, а ты уж за сына хочешь взяться… Может, погодим, Мишечкин?

Мишка. Нет, не романтическая ты женщина, Машечкин. Истинные страсти тебе недоступны.

Маша (резко). Перестань.

Мишка (осторожно). Ты что?

Маша (опустилась на табуретку, сказала тихо). Скушно мне, Земцов. Ой, скушно.

Мишка. Здравствуйте. Всего десять недель, как родила, и уже скучно. Такие мы невеселые?

Маша. Ты что – меня не знаешь?… Не умею дома быть.

Мишка. Вот оттого и все мужья от тебя драпали.

Маша. Трое всего.

Мишка. Тоже немало. Уймись, Марья, – взгляни, какую красотку родила.

Маша. Не моим молоком вскормлена.

Мишка. Ох, сердишь ты меня.

Маша. Не надо было на взрослой бабе жениться. Сорок на днях. Я тебя на девять лет умнее.

Мишка. Да. Тема.

Маша. Полная печали. Прыгаю, как дура, в клетке.

Мишка. Опять за свое. Клетку приплела.

Маша. А нет разве? Ты врач, тебя в любой час суток вызвать могут… и на любой срок! А мне с ней сидеть, безвыходно.

Мишка. Обожди уж… Скоро в ясли отдадим.

Маша (вспыхнув). В конце лета на Тужке вот-вот должны мы были нефтяной пласт пересечь… Так нет: отозвали мою поисковую – сомнительным объявили участок. А там есть нефть! И это доказать мне надо… Выложить материал… Мне одной! А я с вами тут сижу лялякаюсь.

Мишка (почти восхищенно). Ну ты зверь.

Маша. Геолог я – а все остальное потом! Мое на Тужке. Я начинала, и заканчивать мне!

Мишка. Да… Не повезло нам с Леськой.

Маша. Предупреждала. Слушаться было надо, мальчик мой милый.

Мишка. Беда. Люблю тебя. (Улыбнулся.) Вот беда.

Маша. Хорошенький ты мой… Потерпи, скоро совсем старухой буду.

Миша включает магнитофон. Они снова лихо танцуют рок-н-ролл. В дверь стучат.

Мишка. Пожалуйте.

Входит Ловейко, он долговязый, худой, лохматый, с безумными глазами. Тридцать восемь лет ему.

Ловейко. Вы что, пляшете, соседи? Дом содрогается, а у меня невралгия!… Слышь, Мишка, дай от головы чего-нибудь, а то помираю.

Мишка. Ты, Ловейко, всегда помираешь – только финала не видать.

Ловейко. Ладно, помру вскоре. А пока таблетку дай.

Мишка. Ешь, прорва. Скоро все мои запасы прикончишь.

Ловейко (подбросил таблетку, поймал ее ртом на лету). Для сердца чего бы дал… Совсем иной раз не стукает.

Мишка. Живут же люди. Им еще в прошлом году умереть полагалось, а они все вокруг бегают.

Маша. Да ты не слушай его… Чаю выпей лучше.

Ловейко. Нет, Мишка молодец доктор: ни слова от него утешения не слыхал. Вот и начал назло ему жить. (Подошел к столу.) А с чем чай пьете?

Мишка. Печеньем закусывай.

Ловейко. Для холостого сойдет.