Жестокие игры в любовь

— Говорила же я тебе, не спорили они! Жоржик сказал, что перед соревнованиями пацаны Женьку просто спросили, типа, чего это он разбежался с Рогозиной. И он сказал, что ему другая нравится. Ты! И тогда Жоржик ему сказал, мол, синица лучше журавля, а ты, типа, такая, что на кривой козе к тебе не подъедешь. А Онегин ему на это… ну как обычно в своём духе: «Ты не подъедешь, а я — подъеду». Вот и всё. Весь их разговор. И никакого спора не было в помине!

31

— Никакого спора не было!

Вера выпалила это на одном дыхании и уставилась на Мику, ожидая реакции. Но та растерянно молчала.

— Может, ты неправильно поняла? — спросила Вера.

— Но… — растерялась Мика. И ведь не скажешь ничего про Лёшины слова. А Лёша же совершенно однозначно говорил: поспорили, что переспит. Это нельзя как-то неправильно понять. — А Жоржик не может врать?

— Пфф. Зачем ему? Да ты и сама видела — он же нас сначала даже понять не мог. Кстати, он что-то так на тебя взъелся. А раньше же нормально всё было… Что случилось?

— Не знаю, — дёрнула плечом Мика. — И мне без разницы.

Тут она, конечно, скривила душой. Неприятно ей было и даже очень, чего уж. Но другим знать это необязательно. В конце концов, Жоржик ей никто. А вот слова и его, и Веры породили сомнения. Вдруг это Лёша неправильно понял? В тот день он был страшно зол на Женю из-за матча. Может, что-то недопонял, что-то воспринял через призму своей злости? Но в то, что он мог соврать намеренно, она ни за что не поверила бы. Только не Лёша, не тот, кто всегда ей бескорыстно помогал и поддерживал.

* * *

Последним была химия. Весь урок Мика сидела сама не своя. Обдумывала сказанное Верой. Вспоминала, сопоставляла эпизоды, слова, ощущения, будто паззл складывала. А если правда Колесников ни при чём? И она его так сильно обидела. Сильно и несправедливо. То-то он с ней демонстративно безразличен. А ещё он мог бы за обиду отыграться, но не стал. Наоборот — выручил её с этим обществознанием.

Сама она, конечно, плохо Колесникова знает, чтобы судить, похож он или нет на сплетника, но Вере-то зачем его выгораживать? Вера — последний человек, кто станет его незаслуженно обелять.

— Я хочу сегодня к нему сходить, к Жене. Где он живёт? Скажу ему про спор и… извинюсь, если он правда ни при чём.

Вера на листочке написала его адрес и даже нарисовала схему. Оказывается, жил он в соседнем с ними дворе. Тем лучше.

После уроков классная вновь напомнила всем про родительское собрание, чем только подлила масла в огонь. Потому что затем, по пути в гардероб, одноклассники кидали ей в спину гадости ещё похлеще, чем до этого.

Мика не реагировала изо всех сил. А так хотелось сорваться, обернуться к ним и нагрубить в ответ, сказать каждому что-нибудь едкое, ударить по больному, вот как они с ней. Но понимала — это будет всё равно, что воевать со сворой собак. Вон Вера пыталась огрызаться, но что толку?

Поэтому Мика и шла с прямой спиной и каменным лицом. Только щёки, пунцовые от стыда, выдавали её чувства. А как не стыдиться? Перемена же, кругом народ, и все слышат эти мерзкие слова про неё. Ещё и прислушиваются, наблюдают с интересом это гнусное зрелище.

Девчонки из параллельного даже остановились и спросили, что это за публичное гонение.

— Да из-за неё нас сегодня дрюкнут на собрании. А она в сторонке осталась, типа вся белая и пушистая. Тогда как сама с папиком мутит, прикиньте? И, походу, даже залетела от него… Говорят, что её полоскало в туалете…

Мика дёрнулась, как от удара.

— Что вы несёте, дуры безмозглые? — всё-таки сорвалась она.

Схватив пальто, она выскочила на улицу. Вера поспешила за ней. Но и все остальные вскоре потянулись следом, явно сговорившись. Догнали и шли неотступно, всю дорогу до дома, выкрикивая в спину оскорбления.

Эта процессия со стороны казалась просто жуткой. Они с Верой шли, как две приговорённые к публичной казни, а за ними хвостом — улюлюкающая толпа одноклассников. Спасибо хоть камни в спины не бросали.

— Проваливай туда, откуда приехала! — крикнула ей Рогозина в последний момент перед тем, как Мика скрылась в своём подъезде.

А уж там она пулей взлетела на свой этаж и ворвалась в квартиру. И сразу, тут же в прихожей, сползла по стенке, громко, отчаянно разрыдавшись. Бабушка, всполошившись, выбежала из кухни.

— Что случилось? Мика! Что такое?

Она бестолково суетилась вокруг, охала. На ней лица не было. Никогда Мика не видела бабушку такой перепуганной.

— Доча, доченька, скажи! Что случилось? Ты цела? Тебя кто-то обидел?

Господи, бабушка сама едва не плакала. Но пока Мика и слова членораздельно не могла произнести, сотрясаемая горестным плачем. Тогда бабушка опустилась рядом на колени, обхватила её, прижала к себе крепко. Мика чувствовала, что грудь у неё мелко, неровно дрожит.

— Б-бабушка, миленькая… я не могу так б-больше, — наконец сквозь всхлипы стали прорываться слова. — Всё, не могу… Они травят меня…издеваются…они так меня все ненавидят…