Жестокое милосердие

Она кажется мне похудевшей, побледневшей, осунувшейся. Ее черты заострились, со времени нашей встречи у городских ворот она стала какой-то очень уж хрупкой. На щеке у нее свежий шрам, а в глазах, по-моему, затаилось безумие. Неужели это та самая Сибелла, которая в монастыре вовлекала нас с Аннит во всевозможные шалости и проказы? Начиная от похищений кувшинов с вином и кончая объяснениями, как правильно целоваться, поскольку сестра Беатриз не слишком охотно об этом рассказывала?

— Исмэй?.. — шепчет она с таким видом, словно привидение увидала.

— Сибелла! — Меня внезапно охватывает страх за нее, хотя вменяемой причины этому я бы не назвала.

Совершенно не думая, я крепко обнимаю ее, желая то ли утешить, то ли утешиться, — трудно сказать.

Она льнет ко мне и отвечает объятием на объятие, словно пытаясь напитаться от меня силой, но затем — слишком скоро! — отстраняется. Ее глаза неестественно ярко блестят. Хочется задать ей сразу тысячу вопросов, но прежде, чем я успеваю выговорить хоть слово, в коридоре раздается эхо шагов. Сибелла с неподдельным страхом оглядывается на звук.

— Не доверяй никому! — отчаянно шепчет она. — Ни единой живой душе!

И с этими словами она исчезает. Торопливые легкие шаги смолкают вдали как раз в тот миг, когда из-за угла появляется канцлер Крунар.

— Господин канцлер, — кланяюсь я.

На миг он хмурит брови, словно не узнавая меня.

— Сударыня Рьенн, — произносит он наконец. Потом обводит глазами коридор. — Что вы делаете в этой части замка?

Прикидываю, что можно ему сказать, а что нет.

— Я здесь по делам обители, господин мой.

— В самом деле? Моя переписка с аббатисой никак не свидетельствует о том, что ты должна что-то предпринимать против графа д'Альбрэ.

Хотелось бы знать, насколько глубоко доверяет ему матушка настоятельница. И откуда ему известно, что я шпионю за д'Альбрэ.

— Я здесь не только ради действия, сударь. Я также являюсь глазами и ушами обители.

Он кривит губы:

— Что ж, верно. И как, добыли твои глаза и уши что-нибудь определенное о несчастье с Немуром?

— О чем вы, господин мой?

Он разводит руки, блистающие перстнями:

— Я говорю о том, что Дюваль самым бездарным образом провалил дело Немура. Ведь герцог Немурский мертв, не так ли? — Он подступает ближе. — А кроме того, до меня дошел крайне тревожный слух. — Он нагибается ко мне, его несвежее дыхание касается моей щеки. — Мать Дюваля плетет заговор, имея в виду посадить его брата вместо Анны на трон. Уж нет ли тут какой связи? — Он склоняет голову к плечу и пронзительно смотрит на меня. — И как вышло, что ты тут почти две недели, но ничего об этом не слышала?

Мое сердце начинает болезненно колотиться. Он знает!..

— Отчего же, мой господин. Недавно я тоже об этом услышала, но то были лишь смутные отголоски. С тех пор пытаюсь удостовериться, не связан ли с заговорщиками и Дюваль, но они с матерью давно стали друг другу чужими. Я ни в коем случае не верю, чтобы она делилась с ним своими планами. Они и не разговаривают-то почти.

Глаза Крунара холодно поблескивают.

— Это то, что тебе известно. А вдруг они лишь изображают отчуждение и враждебность? Что, если Дюваль только и ждет, чтобы его матушка переманила достаточно баронов на сторону Франсуа, и тогда он сделает свой ход, сместив брата и захватив трон для себя?

— Почему вы так думаете, господин?

— А почему бы и нет? Есть у тебя надежные доказательства, что ему можно верить?

Доказательств у меня нет. Только то, что я чувствую сердцем, а это на весы не положишь.

— Ни в коем случае не позволяйте, — говорит он, — девической наивности застить вам глаза, сударыня!

— Мое зрение незамутнено, господин мой.

— Вот и хорошо, и позаботьтесь, чтобы так обстояло впредь. Не теряйте бдительности, сударыня! Не подпадите под очарование его личности и безупречных манер. Это очень не понравилось бы аббатисе.

И, выдав такое вот предупреждение, он откланивается и уходит.

Этой ночью, забравшись в постель, я не ложусь под одеяло, но, опершись на подушки, ожидаю Дюваля. Я по-прежнему не могу разобраться в собственных желаниях.

Мне ужасно не нравится возникшая между нами неловкость — даже при том, что я могла бы использовать ее к своей выгоде и рассечь те хрупкие узы, что начали было связывать нас. Пожалуй, это было бы весьма разумно, в особенности учитывая предостережение Крунара. Нечего выдавать желаемое за действительное: если я хочу, чтобы Дюваль оказался достоин доверия, это еще не значит, что так оно и есть.

Однако глубоко внутри я чувствую — он честен и чист.

Я пытаюсь беспристрастно вспомнить, когда впервые начала ему доверять. До того, как во мне зародилось чувство к нему? Или уже потом?

Покамест ясно одно: канцлер хочет, чтобы Дюваль оставался у меня под подозрением, сама же я больше подозревать его не хочу. При этом я не могу убедительно обосновать свое к нему доверие; во всяком случае, мне было бы очень сложно подтвердить свое мнение перед аббатисой. Одним словом, я готова с гордостью служить Мортейну и монастырю, но политической пешкой в руках канцлера быть не желаю.