Жестокое царство

Здесь то же самое. То же наслоение звуков. Только сейчас это не повергает ее в изумление. Она с трудом переводит дыхание.

Она вновь слышит детский плач.

18:28

Поднялся ветер, и появляется новый звук: как будто на кухонный пол падают шарики. Джоан догадывается, что рядом стоит дуб. Желуди отскакивают от бетона. Мгновение ей кажется, это похоже на шум от множества бегущих маленьких ножек.

Почувствовав под бедром что-то твердое, она вытаскивает камень размером с кулак – вероятно, обломок бетона. Она отбрасывает его на несколько дюймов, и в этот момент в сумке вспыхивает телефон. Пол спрашивает:

Ты там?

Ей хочется, чтобы муж был рядом. Очень хочется. На самом деле ей этого не надо – она бы не хотела подвергать его опасности, – но она вспоминает мужественные изгибы его тела, плотно прижатого к ее телу, когда они выключают свет, образуя S-образную фигуру – бедро к бедру, живот к спине, пупком она касается его позвоночника.

Она не очень хочет ему отвечать. Не хочет облекать свои мысли в слова.

Ей дана передышка: на экране вспыхивает сообщение о срочных новостях. Ее охватывает радостное предчувствие: наконец-то в телефоне появились актуальные ответы. Что-то произошло – приехала полиция. Преступники убиты. И хотя могут быть разные варианты, она вытаскивает телефон и читает слова, потом перечитывает, ничего не понимая.

Десятки погибших в результате ливневого паводка в Техасе.

Непостижимо, что люди умирают в каком-то другом месте, помимо этого. Непостижимо, что существуют другие места. Перелистывая страницу, она продолжает таращиться на экран. Потом бросает взгляд на Линкольна, который сидит с зажатым в руке Хищником.

Ей нужно ответить Полу.

Выжидаю. Думаю, не поступить ли по-другому.

Его ответные слова материализуются почти мгновенно – в заглавных буквах никакой неопределенности.

ОСТАВАЙТЕСЬ ТАМ.

Неужели он думает, что ее убедят заглавные буквы?

«Знаешь, что…» – начинает она, но потом ее пальцы замирают, и она замечает, что они изогнулись, как у исполнительницы танца хула, вполне отдавая себе отчет в том, что любуется собственными пальцами.

Одна секунда. Две секунды. Три секунды.

Она прислушивается.

Что-то заставило ее остановиться. На краткий миг она воспринимает это как что-то, но в следующую секунду понимает: это что-то – звук.

Потом она вновь слышит этот звук. Такие звуки она издавала сама, идя по извилистым бетонным дорожкам, когда подошвы обуви скользят по гравию. Поскрипывание и шарканье подошв. Возможно, шепот. Звуки раздаются с тропы за забором-сеткой, из обширного темного пространства за их укрытием.

Джоан быстро выключает телефон и прижимает Линкольна к себе. Ей кажется, она всегда тянется к нему, хватает его, прижимает к себе, беспокоясь, что он удаляется от нее – не так далеко, не так громко, не так быстро, – за исключением тех случаев, конечно, когда он хватается за нее, тянет к себе, беспокоясь, что она далеко.

«Мама, на ручки, позалуста», – говорил он, когда еще не умел произносить «ж».

На ручки, позалуста. На ручки, позалуста. На ручки, позалуста.

Джоан всматривается в темноту – теперь уже полную – и за пределами их вольера не видит ничего. Она знает: где-то там бамбуковые заросли, и железнодорожные рельсы, и бетонные дорожки. И надеется, что, может быть, там в поисках укрытия снова бродит женщина с ребенком или кто-нибудь еще, и на этот раз, обещает она Богу, на этот раз она позовет их, чтобы разделить с ними свое укрытие, если они и вправду нуждаются в этом.

Она не видит. Но она слышит.

Шепот, теперь уже безошибочный. Шепчутся мужчины, словно с трудом пробивается какая-то радиостанция.

Они не заперлись в помещении.

– Тише, – говорит она Линкольну, хотя он не производит ни звука. – Плохие дяди.

– Ч?.. – начинает он, но она шикает на него, и он слушается, а она произносит торопливую благодарственную молитву, снова думая, что Бог, возможно, наказывает ее за то, что она ставит жизнь своего ребенка выше жизни другого.

Она снова, не задумываясь, сделала бы то же самое и не испытывала бы сожалений, пусть даже на нее давит чувство вины. По временам она спрашивает себя: а что для нее есть Бог?

Они подходят ближе, думает она, почти наверняка по асфальтовой дорожке, параллельной рельсам. Она слышит шаги, то и дело раздается хруст.

Сумрак однородный, непроницаемый.

Она полагает, их с Линкольном не видно. Она представляет себе фонарь, висящий над навесом помоста, и знает, что один край вольера освещен, но каменистый участок, где прячутся они, кажется ей совершенно темным. Пошевелив пальцами, она с трудом различает их движение.

Правда, телефон. Если они заметили свет от телефона.

– Здесь, – тихо произносит голос, ближе, чем она ожидала, и это самое ужасное слово, какое ей доводилось слышать.

– Там? – переспрашивает другой голос.

– Нет. Вот здесь.